Она никогда не пила кофе с Питером. Они так долго общались, она так много о нем знала, но почему-то ни разу они не сели за маленький кухонный столик, она не разлила по красивым фаянсовым чашечкам терпкий напиток…
— Питер, — сказала она. — На кухне есть кофе. Растворимый, но это неважно. Приготовьте себе.
— Не указывайте, что мне делать! — голос едва не сорвался на визг. — Вы слышали, что я сказал? Меня приговорят к смерти! Я это видел!
— Питер, это только сон. Страшный, дурной. Кошмарный сон.
— Вы говорили, Леонсия, что сны — это окна в будущее, — сухо произнес Питер.
Она так говорила. Его сны. Он стал их видеть в конце марта. Когда Питер рассказал о том, что ему приснилось, она поняла: сеансам наступает конец. Жаль. Только нащупали линию, только начали разбираться в реальном будущем, и вот…
Может, это тоже система? Может, так случается всегда? Может, таково нормальное свойство организма — как только появляется протоптанная тропинка в будущее, пациент начинает бродить по ней в снах, и психика не выдерживает?
Она так мало знала.
— Ваши сны, Питер, — сказала она осторожно, — не окна в будущее, это реакция на прегрессии, мозг не может справиться…
— Не вешайте мне на уши лапшу, Леонсия! Я насквозь вас вижу. Вы хотите меня успокоить? Сны — ничто, да? Будущее — ерунда? Вы знаете, что это не так. Я знаю, что это не так. Есть только один способ будущее изменить.
Конечно. Убить сейчас, чтобы не убивать потом.
— Хорошо, — сказала она обреченно. — Расскажите ваш сон, Питер. Мы поговорим об…
— Говорить мы не будем, Леонсия. Сон я расскажу. Месяц назад, это… этот… — Питер сглотнул, он не мог подобрать правильного слова, у него были проблемы с изложением сути того, что он видел во время погружений в прошлое и прегрессий, небольшое косноязычие, недостаток школьного образования, но она это быстро исправила, к третьему сеансу он уже мог рассказывать о том, что видел, достаточно точно и объективно, слова подбирал правильные и не увлекался метафорами.
— Я… Меня судили за убийство. Я убил человека и не мог вспомнить — кого, почему, когда!
Так оно и было — они подошли к этому моменту в конце марта. Тогда же он рассказал о своем сне, который запомнил. Кошмар, не имевший отношения к прегрессии. Будущее — да, возможно, но из другой реальности, чушь, интерпретировать которую невозможно. Однако он стал запоминать сны, и это было плохо, Питер мог сойти с ума. Так она полагала, она была уверена в этом. Ошиблась?
В последней прегрессии они к этому подошли. Питер увидел себя в своей квартире, в ванной — он держал руки под струей очень горячей воды, почти кипятка. Руки были в крови, он только что убил человека. Он помнил, но как это произошло, почему… Он впал в панику, руки мяли бумагу, которой была застелена кушетка, Леонсия долго не могла вывести его из этого состояния, он все говорил, говорил, рассказывал, как отмыл, наконец, руки, вернулся в гостиную и увидел на столе нож с длинным лезвием, на ноже тоже была кровь. И на рубашке. Он завернул нож в рубашку, надел куртку и сбежал по лестнице во двор. Он узнал двор, он жил в этом доме последние десять лет, во дворе никого не было, а может, он не обратил внимания, в прегрессии не всегда видишь все, что происходит. Бывает, сознание опускает детали, не нужные для восприятия. Если он никого во дворе не увидел, значит, если кто-то там на самом деле и был, то для Питера это не имело значения. Он выбросил сверток в мусорный бак через три квартала от дома — знал, что мусор вывезут через пару часов, часто видел, проходя мимо, как подъезжала машина. Через пару часов, да. И все. Никаких улик.
Леонсия пыталась остановить прегрессию, положила ладонь Питеру на лоб, но он дернул головой, и ладонь соскользнула. Она хотела взять его за руку, но он отдернул руку, как обиженный малыш, и продолжал говорить… говорить и видеть… видеть и говорить…
Он вернулся домой, дверь в квартиру была открыта, и он вспомнил, что забыл ее запереть. Вошел в прихожую и оцепенел.
Он действительно оцепенел — тело будто налилось свинцом, застыло, даже взгляд остановился, а голос стал сухим, как песок пустыни. Только тогда Леонсия сумела положить ладонь ему на лоб, а другой рукой взять запястье и ощутить, как бьется пульс — не меньше ста сорока ударов в минуту.
«Они уже здесь, — сказал он и пояснил: — Полицейские. Двое. Один в форме, другой в штатском. Детектив. Я его знаю. Я его видел, он человек в квартале известный, как же его фамилия…»
Фамилий он не запоминал никогда. Он не принес из своего будущего ни одного имени, ни одного географического названия — из-за этого она не могла сделать точной привязки его прегрессий. Однажды он вспомнил, как смотрел программу новостей, и она уцепилась за этот эпизод: расскажите, что в мире нового…
Он не смог. То есть он очень подробно пересказал (даже голосом подражая диктору или комментатору телевидения), что вчерашнее цунами разрушило три рыбацких поселка, унесло в море одиннадцать кораблей, среди которых был прогулочный паром с пассажирами, он даже число запомнил: триста двадцать шесть. Ведутся поиски. А еще при заходе на посадку потерпел катастрофу самолет, и девяносто пассажиров и членов экипажа погибли в огне, а всеобщая забастовка, поразившая страну, продолжается, и урон экономике такой, будто была война…
Где было цунами? Где потерпел катастрофу самолет? В какой стране и когда объявили всеобщую забастовку?
Она спрашивала, она не выпускала его ладонь из своей, он говорил, говорил и, если нужно было произнести какое-то название, на пару секунд замолкал, к чему-то прислушивался, губы его шевелились, и она пыталась понять звучание слова. Она не умела читать по губам, сердилась на себя, ей казалось, что он произнес «Гонолулу», но она не была уверена…
«Он протягивает мне свою полицейскую карточку… мне страшно… Я знаю, что кого-то убил, но… я не убийца! Я никогда никого… Сейчас меня арестуют, помогите, прошу вас!»
Он наконец вышел из транса, будто проснулся после тяжелого, страшного сна. Ладонь его стала теплой, пульс замедлился, он смотрел на Леонсию и пока не узнавал, то ли все еще был в своем будущем, то ли не воспринимал настоящее, застряв где-то во вневременном пространстве.
Он действительно был в своем будущем, и это самое страшное, что могло случиться. Они начали сеанс, как обычно — с регрессии. Она погрузила Питера не в детство, а в юношеские годы, о которых он ей много рассказывал. Он вспомнил, как встречался после школы с Магдой Питерс, они любили бродить по темным улицам, это был опасный азарт, они крепко держали друг друга за руки и оба боялись, что сейчас навстречу выйдет грабитель или убийца. С ними ничего не случилось, и это, возможно, послужило причиной его разочарования — как ни странно, разочаровался он в Магде, однажды не пришел на свидание и перестал отвечать на звонки.
