— Ну, Ис, не знаю, как с Богом, а с чертом ты точно в ладах, — сказал он, толкнув гостя в бок. — Эй, парни! — крикнул он под навес. — Несите железный прут. И новый меч прихватите. Буду показывать фокусы — закрываю кузницу, открываю балаган!
Из-под навеса выкатились все пятеро и остановились, разглядывая на свету клинок.
— Дайте-ка, ребятки, прут. Так…
Он положил железный прут толщиной в палец концами на два чурбака и протянул руку к мечу:
— Довольно узор разглядывать, не в том главное! Береги глаза!
И он резко рубанул по железу, казалось, хрупким золотистым клинком.
— Смотрите срез у прута! — бросил Геф.
— Зеркало! — ошеломленно выдохнул курчавый подмастерье.
— Теперь — лезвие!
— Ни зазубринки! — восторженно закричал другой.
— Марш под навес, три дня ничего не делали! Живо!
— Хорошие ребята, — широко улыбнулся Ис, впервые за много дней почувствовав себя легко и покойно, — что же ты их сразу к делу не допустил?
— Обычай! Такой секрет только мастер мастеру передать может.
— Запомнил? Выше красного каления не нагревай. И куй осторожно… Да что я учу — все сам делал, я только языком помогал — кузнец-то из меня никакой!
— Брось, как это ты насчет теории и практики сказал? А? — Он от души расхохотался, снова толкнув Иса в бок. — А палка твоя как, не очень потяжелела?
— Полезно для тренировки, — приподняв действительно потяжелевший посох, рассмеялся Ис.
За городскими стенами выли шакалы, по соседней улице, гремя щитами, шла ночная стража, когда Ис ступил во двор Ртепа.
Снова ночь. Ртеп, не желающий спать. Кошма под открытым небом. Чаша с разбавленным вином. И глуховатый голос Мер, поющей в винограднике древнюю пастушью песню.
«Они же потомки пастухов», — лениво проплыло в памяти. Звезды капали с листьев, как расплавленный металл.
— Явный перекал, — усмехнулся в темноту Ис, вспоминая работу с Гефом. Гасли на излете метеориты. Теперь каменщик и Учитель наблюдали разлеты падучих звезд.
— А те, неизменные, вбитые в безмерный свод, из года в год повторяют свои круги. Но есть блуждающие — они что, ниже свода?
— Все движутся, Ртеп. Но до них так далеко, что их перемещения не успеешь заметить за человеческую жизнь. Другие — ближе, о которых ты говоришь «блуждающие». И светят они отраженным от Солнца светом. Летят они, как и эта планета, вокруг серединного огня.
— Какая планета?
— Извини, забылся. Та, на которой мы с тобой. А серединный огонь — Солнце. И у дальних звезд, таких же огромных, как Солнце, есть и побольше, Ртеп, верь мне, свои планеты. На некоторых есть жизнь.
— Такая же, как у нас?
— Не всегда. Мы тоже мало знаем об этом. Однако несомненно — где-то она отстала от нас, где-то — умчалась вперед.
— Как понимать: «отстала», «ушла вперед», разве это дорога, по которой идут путники в город?
Смолкла песнь Мер. Она подошла, чтобы слышать ответ Иса.
— Спасибо за науку. Иногда привычная аналогия для свежего ума затеняет смысл. Я о том, что у предков твоих в руках был каменный топор, а на плечах — козья шкура. Это еще до того, когда они пригнали сюда стада. И для счета им хватало десяти пальцев. А будет…
Он долго смотрел вверх, словно искал там ответа. И так же, закинув руки за голову, лежал на кошме и ждал ответа Ртеп. Ждала и недвижная, невидимая Мер.
— Земля будет изобильна. Уйдут войны и голод. И Дальние потомки твои поведут корабли к звездам.
— Царство божие на земле? И не будет хлеб насущный Добываться в поте лица?
— Тут ты загнул — труд не исчезнет. Но из проклятия он станет потребностью. Он перестанет быть изнурительным, станет радостью. Не божье — человеческое царствие грядет, — опять скатился в местную фразеологию Ис, — но вернемся к нашим баранам.
— Баранам?
— В смысле — к нашим делам. Вы хотите разрушить несправедливость и построить то, что называете раем на земле.
— Так. И твоя проповедь равенства — ветер в наши паруса.
— Когда я говорю о равенстве, я говорю о равенстве для всех. А не только в твоем народе! Мне показалось, ты согласился с этим.
— Ты мыслишь как должно. Но не все могут понять тебя. Попробуй поговори с медноголовыми солдатами Империи, а ведь у них нет ни рабов, ни поместий.
— Дойдем и до них. Не всех проймет слово, но кого-то оно заденет.
— Держи карман шире! Поднимут на копьях и гвоздиками пришпилят к столбу! Лишь меч способен их вразумить.
— Но меч — способен? А может, после доброго удара мечами они задумаются, все ли решается силой? И слово тогда упадет на удобренную почву?
— Хорошо бы попробовать, но силу надо иметь!
— Нужны люди, Ртеп. И не плешивые пророки — воины.
— Будут. Сотен пять — хоть завтра. Пастухи, пахари, подмастерья.
— Нужно пойти к тем, кого готовят для боя на арене.
— К этому быдлу?
— Не по доброй воле они там.
— Лучше сдохнуть, чем развлекать своей кровью и кровью друзей низколобую имперскую сволочь!
— Еще раз — они не выбирали. И нам — не выбирать. А оружием они владеют. И хватит болтать! Или я уйду. Это — приказ.
— Ясно! А у тебя — железо в голосе. Я рад… Сим победиши!
Светало. Не было здесь привычной росы. И не у кого было спросить совета. А если уйти? Но с другим встанут они — лавину уже не остановить. А он дальше видит и больше знает. И хватит сомнений.
Назавтра с Гефом ушли в пески первые пятьдесят последователей — так именовали они себя. И каждому был дан знак, выкованный Гефом — крохотное изображение меча, чтобы носить под одеждой. А кузнец с подмастерьями взвалили на себя инструмент и три новых меча необычной длины и прочности. Вышли они из разных ворот и в разное время — так приказал Учитель. Вернулся Геф через пятнадцать дней. Тогда пошел Ртеп с другими И тоже вернулся через пятнадцать дней.
Наместник Липпин только что вышел из ванны, капельки воды еще дрожали на его рыжих жестких бровях. Недавно взошедшее солнце било в широкие окна имперской резиденции.
— Верховный жрец просит принять! — грохнув доспехами, по-солдатски гаркнул дежурный сотник.
— Проси, — пожал плечами Липпин и спокойно глянул на дверь.
Он принял жреца, стоя посреди комнаты как был, в льняной белой рубахе-хитоне, спускавшейся до колен. По подолу шла красная полоса. На ногах — красные же сандалии с ременной оплеткой по всей голени. От просторной короткой одежды наместник казался шире и приземистее А ширину лица подчеркивала короткая стрижка и челка на невысоком лбу.
«Не соизволил накинуть тоги, солдафон, нечистое животное», — подумал верховный жрец, оглядев упершего руки в бока и широко расставившего ноги наместника. И почтительно склонился, прошуршав тяжелыми длинными одеждами, черными и белыми, расшитыми сверху донизу золотом.
