Великий Эхху стоял под Великим Дубом, опираясь на палицу, и думал о своем величии. Поднявшееся солнце сушило намокшую за ночь шерсть. Вокруг на поляне расположилось племя. Большинство, как и он, согревались после сырой ночи; самки искали друг у друга. Великий Эхху зашарил глазами по поляне и увидел, как в дальнем конце ее появился под деревьями Безволосый!
Безволосые в лесу, опасность! Эхху хотел тревожно крикнуть, но сдержал себя. Безволосый был один.
А Берн, выйдя на поляну, так и подался вперед, жадно рассматривая двуногих — покрытых коричневой шерстью обезьянолюдей. Их около сотни — освещенные солнцем, на фоне темной зелени. Они сидели на корточках, сутуло стояли, держась руками за ветки, что-то искали в траве и кустах, жевали. Пятипалые руки, низкие лбы за крутыми дугами надбровий, выпяченные челюсти, темные носы с вывернутыми ноздрями. На некоторых были накидки из шкур. Один в накидке — угрюмо-властный, кряжистый — стоял под дубом, сжимал в лапе суковатую дубину.
Значит, так и случилось. Цикл замкнулся: то, что было десятки тысячелетий назад, вернулось через тысячелетия будущего. «Ну, ликуй — ты прав. Ты этого искал? Этого хотел?.. Хотел что-то доказать миру и себе. И — счастья. Необыкновенного счастья, достигнутого необыкновенным способом. Вот и получай!» Берн почувствовал злое, тоскливое одиночество.
Человекообразные повернулись в его сторону. Дикарь с дубиною косолапо шагнул, крикнул хрипло:
— Эххур-хо-о!
Может, это была угроза, может, приказ подойти? Берн осознал опасность, попятился в кусты.
…Это была не угроза, не приказ — пробный звук. И Безволосый отступил! Великий Эхху воспрял: значит, он боится?
— Эх-хур-хо-о!! — Теперь это была угроза и приказ.
Вождь, то махая дубиной, то опираясь на нее, неуклюже, но быстро двинулся через поляну. Прочие дикари ковыляли за ним на полусогнутых ногах, склонясь туловищем вперед; некоторые помогали себе руками.
Берн отступил еще. Вспомнил о пистолете, вытащил, откинул предохранитель. «Первый выстрел в воздух, отпугну». Слабый щелчок… осечка! Вторая… третья… восьмая. Время испортило порох. Профессор бросил ненужную игрушку, повернулся, побежал по своему следу в росе. Теперь спасение — добежать до кабины.
В редколесье преимущество было на его стороне. Но вот деревья сблизились, ветви и кусты преграждали путь — и шум погони приблизился. Дикари цеплялись руками за ветви, раскачивались и делали огромные прыжки. Некоторые резво галопировали на четвереньках. Теперь они орали все.
Он убегает. Безволосый. Значит, виноват. Значит, он их обидел. Оскорбил, обманул — и хочет уйти от наказания. Справедливость на их стороне. И они ему покажут, уаыа!..
Ветка смахнула очки с лица Берна. Где-то здесь надо повернуть на прогалину, на которой он увидел эти треклятые следы, — к кабине, к спасению… Но где?! Он водил глазами на бегу: всюду расплывались контуры деревьев, зеленые, желтые, сизые пятна; солнце просвечивало листья. А крики позади все громче.
Великий Эхху и его соперник молодой самец Ди ковыляли впереди всех на полусогнутых — настигали Убегающего.
А Берн уже и не убегал: встал спиной к дереву, смотрел во все глаза на приближающееся племя, хотел в последние секунды жизни побольше увидеть.
Первым набегал вождь. Берн в упор увидел маленькие глазки, свирепые и трусливые, в красных волосатых веках, ощутил зловоние из клыкастого рта.
— Ну что ж… здравствуй, будущее! — И профессор от души плюнул в морду Великого Эхху.
— Ыауыа! — провыл тот, взмахивая палицей.
Удар. Взметнулись вверх деревья. И не обращая внимание на боль, на новые удары, Берн смотрел в небо — в удивительно быстро краснеющее небо. Трепещут под ветром красные листья — разве уже осень? Заслоняют небо красные фигуры дикарей. Странные красные птицы стремительно опускаются с высоты на полупрозрачных крыльях.
Страшный удар по черепу. Мир лопнул, как радужный пузырь.
Красная тьма…
6. Человек погиб — человек живет
Он летал, как летают только во сне. Впрочем, были и крылья — прозрачные, почти невесомые. И тело слушалось так идеально, что казалось невесомым.
Он летел прямо в закат, подобный туннелю из радуг. На выходе из туннеля — слепяще белая точка Альтаира. Под ним — расплавленное закатом спокойное море с кляксами островков, утыканных по берегам белыми пальцами скал.
— А острова тоже похожи на амеб! — доносится певучий и счастливый женский голос, голос Ксены. Вон она — выше и впереди — парит, купается в огнях заката.
При взгляде на нее теплеет сердце.
— Ага, похожи! — кричит он ей.
Не кричит. И от нее — не доносится. Они переговариваются через ларинги в шлемах. Здесь опасно пьянящий избыток кислорода, без гермошлемов нельзя. Здесь не так все просто.
Они последний раз кружат над островками, над «живым» морем. Через два часа старт, к своим. С удачей — и с какой!
— Прощай, закатный мир! Сюда мы не вернемся. Тебя нам долго будет не хватать… — поет-импровизирует Ксена. И прерывает себя: — Дан, ты что-то сказал?
Он ничего не говорил. Но чувствует щемящий озноб опасности, чье-то незримое присутствие. Амебы? Да, они — бесформенные прозрачные комки в воздухе; они заметны только тем, что преломляют свет: прогибаются закатные радуги, пляшет зубчатая линия островов на горизонте. Они не с добром.
— Ксена, скорей вниз!
Э, да их много: воздух вокруг колышется, искривляются линии и перспектива. Неспроста они, не любящие яркого света, поднялись из моря. «Да, неспроста, — ответливо воспринимает он их мысли. — Тебе пришел конец, млекопитающее. А ту предательницу мы уже уничтожили. Все наше останется здесь».
…И самое бредовое, самое подлое, что приходящее от них не видишь, не слышишь — вспоминаешь, как то, что достоверно знал, только запамятовал. Или еще хуже: заблуждался, а теперь понял. Озарило. Понял, что ему конец, что ту уничтожили, понял, как решение головоломки, и чуть ли не рад.
Подлецы. Подлецы и подлецы! Приходящему извне психика сопротивляется. А от них — будто выношенное свое.
Но он это знает, уже учен. И не думает сдаваться. «Чепуха, ничего вы мне не сделаете, Высшие Простейшие или как там вас! — мыслями отбивается он от навязанных ему мыслей. — Я знаю, вы не умеете ничего делать в воздухе — только в воде. Здесь вы бессильны». А сам энергичней загребает крыльями, чтобы вырваться из окружения. «О, ты ошибаешься, млекопитающее! (И он уже понял, что ошибается.) Мы не умеем созидать в воздушной среде. Нам это ни к чему. Но разрушать гораздо проще, чем созидать. Это мы сумеем…»
