Прабир кивнул, хотя вообще-то до этого момента не отдавал себе отчета, что они дают взятку за оказываемое одолжение, вместо того, чтобы покупать легальные услуги.
— Теперь с этим могут быть сложности. Никто не захочет делать незапланированный заход к островку, даже не имеющему названия. Но все в порядке — мы можем прожить сами по себе столько, сколько нужно. И, вероятно, даже хорошо, что мы не будем привлекать к себе внимание. Никто не побеспокоит нас, если мы останемся в стороне от их дел.
Прабир в тишине впитывал услышанное.
Отец наклонил голову в сторону двери:
— Пойди-ка лучше, умойся. И не говори матери, что я тебя расстроил.
— А ты и не расстроил. — Прабир поднялся с гамака. — Но из-за чего это все?
— Что ты имеешь в виду?
Прабир помедлил.
— Ачех. Калимантан. Ириан-Джая. Здесь.
Все годы, что они слушали радио вместе с отцом, тот рассказывал ему кое-что из истории региона, и Прабир начал сам изучать ее, лазя по сети. Ириан-Джая и Молуккские острова были аннексированы Индонезией, когда Голландия отказалась от них в середине прошлого века; обе территории были в определенной степени христианскими и на обеих существовали движения сепаратистов, намеренных привести Восточный Тимор к независимости. В Ачех, расположенной на северо-западной оконечности Суматры, была другая ситуация — тамошние мусульманские сепаратисты полагали, что правительство было явно слишком мирским, а на Калимантане с его запутанной историей миграций и завоеваний все было опять совсем по-другому. Правительство Джакарты делало обнадеживающие заявления об «ограниченной автономии» этих отдаленных провинций, но министр внутренней безопасности несколько недель назад выступил с заявлением о необходимости «уничтожить сепаратистов». Президент сказал ему следить за своей речью, но, очевидно, армия решила, что такие речи ей нравятся.
Отец присел на корточки рядом с ним и заговорил тише:
— Хочешь знать, что я думаю?
— Да.
«Почему мы говорим шепотом?» почти слетело с языка Прабира. Но он знал, почему. В обозримом будущем им никуда с острова не деться и ему должны были как-то это объяснить, но отец явно получил инструкции сделать это так, чтобы прежде всего избежать риска напугать Прабира.
— Я думаю, что близится конец Яванской империи. И так же, как Голландии, как Португалии и Англии, ей придется научиться жить в внутри своих собственных границ. Но такое не дается легко. Слишком много на кону: нефть, рыболовный промысел, древесина. И даже если правительство и намеревалось уйти из большинства проблемных провинций, то существуют люди, которые получают кучу денег с концессий, выданных еще во времена Сухатро. И среди них немало генералов.
— Ты думаешь, будет война? — даже только произнеся это слово, Прабир почувствовал, как его желудок заледенел, так же, как тогда, когда он увидел питона на ветке прямо перед собой. Не из-за страха за свою безопасность, но из-за ужаса перед всеми невидимыми смертями, которые подразумевало само ее существование.
— Я думаю, что-то изменится. И это не будет легко. — Осторожно сказал отец.
Неожиданно он сгреб Прабира в объятья и поднял его вверх, прямо над головой.
— Ух, какой ты тяжелый! — простонал он. — Ты меня раздавишь!
Это была не совсем шутка; Прабир чувствовал, как руки отца дрожат от напряжения. Но тот плавно вышел из домика спиной вперед, присев, чтобы они оба прошли через дверной проем, а затем медленно развернулся, неся смеющегося Прабира через кампунг, под пальмовыми листьями и пробуждающимися звездами.
Прабир украл жизнь своего отца, но отец сам был в этом виноват, по крайней мере, частично. Но оригинал не был ее лишен, поэтому, на самом деле, это было не совсем воровство. Скорее клонирование.
Когда Прабир попросил разрешения использовать спутниковый доступ в сеть не только для школьных занятий, отец взял с него обещание никогда не сообщать свой реальный возраст, даже самым безобидным незнакомцам. «Есть люди, чья первая мысль при встрече с ребенком о том, что должно происходить только между взрослыми» — объяснил тогда отец зловещим тоном. Прабир моментально расшифровал отцовский эвфемизм, хотя все еще с трудом представлял себе, как кто-нибудь может причинить ему вред с расстояния в несколько тысяч километров. У него было желание возразить, что если бы он прикинулся взрослым, то нашлось бы еще больше людей, которые захотели бы обойтись с ним подобным же образом, но внезапная вспышка интуиции подсказала ему, что это не та тема, касательно которой отец будет терпеть его умничанье. В любом случае он был счастлив — ему не хотелось, чтобы с ним разговаривали свысока.
На свой девятый день рождения, когда доступ был получен, Прабир зарегистрировался на форумах по математике, истории Индонезии и музыке Мадагаскара. Он внимательно читал и слушал сообщения других участников, перед тем как высказаться самому и никто не посчитал его замечания слишком детскими. Некоторые размещали свои фото, некоторые нет и его неспособность сделать это никак его не изобличала. Все участники были сосредоточены на темах своих форумов, и никто не собирался влезать в чужую частную жизнь. Вопрос его возраста или чем он занимается в реальной жизни просто никогда не вставал.
Это случилось только тогда, когда он начал напрямую общаться с Элеонорой, ученым-историком из Нью-Йорка, и оказалось, что Прабир сам себя загнал в угол. После двух коротких замечаний об империи Маджахапит, Элеонора начала рассказывать ему о своей семье, своих выпускниках и тропических рыбках. Вскоре она переключилась с текста на видео и начала посылать Прабиру небольшие домашние ролики и путеводитель по Манхэттену. Все это можно было подделать, но не слишком просто и вероятно могло служить достаточным основанием для отца считать Элеонору честным и порядочным человеком, которому Прабир мог совершенно спокойно доверить свой истинный возраст. Но было уже слишком поздно. В ответ он послал Элеоноре описание семьи вместе с рассказом о своем путешествии из Калькутты на безымянный остров в море Банта, в сопровождении жены и маленького сына, с целью изучения бабочек. Эта экзотическая история очень понравилась ей и вызвала целый водопад вопросов. Прабир почувствовал, что не может оставить их без ответа и не настолько был уверен в себе, чтобы из ничего целиком сфабриковать биографию взрослого, которая бы не противоречила уже рассказанному Элеоноре. Так что он продолжил потрошить биографию отца, пока стало немыслимым открыть правду ни отцу, ни Элеоноре.
