— Не с такой левой рукой, — сказал Гавана.
— Подождите! — воскликнула Зина. — А когда вы решили, что он собирается работать с нами?
Гавана беспомощно открыл рот. Банни сказала:
— О — я думала… — а Горти уставился на Зину. Они что собирались одновременно дать и отобрать все обратно?
— О, малыш, не смотри на меня так, — сказала Зина. — У меня сердце разрывается… — И снова, несмотря на его страдание, он едва ли не чувствовал ее голос кончиками пальцев.
Она сказала:
— Я сделаю все что угодно для тебя, дитя. Но — это должно быть что-нибудь хорошее. Я не уверена в том, что это будет хорошо.
— Конечно это будет хорошо, — насмешливо сказал Гавана. — Где он будет есть? Кто его возьмет? Послушай, после того, через что он прошел, ему нужен перерыв. В чем дело, Зина? Людоед?
— Я справлюсь с Людоедом, — сказала она. Каким-то образом Горти почувствовал, что в этом будничном замечании было то в Зине, что заставляло остальных ждать ее решения. — Послушай, Гавана, — сказала она, — то, что происходит с ребенком его возраста, делает из него то, что из него получится, когда он вырастет. Карнавал подходит для нас. Для нас это дом. Это единственное место, где мы можем быть такие как мы есть так, чтобы нам это нравилось. А что это будет для него, если он будет в нем расти? Это неподходящая жизнь для ребенка.
— Ты говоришь так будто в карнавале нет ничего кроме карликов и уродов.
— В какой-то степени так оно и есть, — пробормотала она. — Извини, добавила она. — Я не должна была так говорить. Я что-то плохо соображаю сегодня. Есть что-то… — Она вздрогнула. — Я не знаю. Но я не думаю, что это хорошая мысль.
Банни и Гавана переглянулись. Гавана беспомощно пожал плечами. А Горти ничем не мог помочь себе. У него на глаза навернулись слезы и он сказал:
— Ой.
— Ой, малыш, не надо.
— Эй! — рявкнул Гавана. — Держите его! Он теряет сознание!
Лицо Горти внезапно побледнело и исказилось от боли. Зина соскользнула со своего стула и обняла его за плечи.
— Тебе плохо, дорогой? Твоя рука?
Хватая воздух Горти затряс головой.
— Джанки, — прошептал он, и застонал так, как если бы у него сдавило горло. Он показал замотанной рукой в сторону двери. — Грузовик, прохрипел он. — В — Джанки — о, грузовике!
Карлики посмотрели друг на друга, а затем Гавана спрыгнул со своего стула и, подбежав к Солуму, ударил его кулаком по руке. Он делал быстрые движения, показывая на выход, вращая воображаемый руль, кивая в сторону двери.
Двигаясь с удивительной быстротой великан скользнул к двери и исчез, остальные последовали за ним. Солум был возле грузовика чуть ли не раньше, чем карлики и Горти вышли на улицу. Он согнулся, как кошка, проходя мимо кабины и бросая в нее быстрый взгляд, и в два прыжка был возле кузова и внутри. Послышалось пару глухих ударов и появился Солум, в его разноцветных руках болталась фигура оборванца. Бродяга брыкался, но когда яркий золотистый свет упал на Лицо Солума, он издал истошный вой, который должно быть было ясно слышно на четверть мили кругом. Солум уронил его на землю; он тяжело приземлился на спину и лежал там извиваясь в ужасе, стараясь опять вдохнуть воздух в свои отбитые легкие.
Гавана отбросил окурок сигары и набросился на распростертую фигурку, грубо обыскивая карманы. Он сказал кое-что непечатное, а затем добавил: «Смотрите — наши новые столовые ложки и четыре компактные пудры и губная помада и — ты, маленький подлец», — зарычал он на человека, который не был крупным, но был почти в три раза больше него. Мужчина вертелся, чтобы сбросить с себя Гавану; Солум немедленно нагнулся и прошелся большой рукой по его лицу. Мужчина снова заорал и на этот раз ему удалось подняться и сбросить с себя Гавану; однако не для того, чтобы атаковать, а для того, чтобы убежать, рыдая и путаясь в соплях от страха, от ужасного Солума. Он исчез в темноте с другой стороны дороги, Солум его преследовал.
Горти подошел к кузову. Он сказал, смущаясь, Гаване:
— Ты не поищешь мой пакет?
— Тот старый бумажный пакет? Конечно.
Гавана вскочил в кузов, появился минутой позже с пакетом и подал его Горти.
Арманд разбил Джанки очень основательно, отломав голову попрыгунчика от остальной игрушки, и топтался по ней пока единственным, что удалось спасти Горти, не осталось лицо. Но теперь разрушение было полным.
— Ой, — сказал Горти. — Джанки. Он совершенно разбит. — Он вытащил две половинки страшного лица. Нос был разбит в грубый порошок папье-маше, а лицо треснуло на две части, большую и маленькую. В каждой был глаз, мерцающий. — Ой, — снова сказал Горти, пытаясь соединить их одной рукой.
Гавана, занятый складыванием добычи, сказал через плечо:
— Очень обидно, малыш. Он должно быть стал коленом на него, когда перебирал наше барахло. — Он бросил странный набор покупок в кабину грузовика, пока Горти снова заворачивал Джанки. — Пошли обратно, наш заказ сейчас будет готов.
— А как же Солум? — спросил Горти.
— Он подойдет.
Внезапно Горти осознал, что глубокие глаза Зины смотрят на него. Он чуть не заговорил с ней, не знал что сказать, покраснел от смущения и первым пошел в ресторан. На этот раз Зина села возле него. Она потянулась мимо него за солью и прошептала:
— А как ты узнал, что кто-то был в грузовике?
Горти поправил бумажный пакет у себя на коленях и увидел, что она смотрит как он это делает.
— О, — сказала она; и затем совершенно другим тоном, медленно: — О.
У него не было ответа на ее вопрос, но он вдруг понял, что он ему и не понадобится. Не теперь.
— Как ты узнал, что там кто-то был? — спросил Гавана, занятый бутылкой с кетчупом.
Горти начал говорить, но Зина прервала его.
— Я передумала, — сказала она вдруг. — Думаю, карни может принести малышу больше пользы, чем вреда. Это лучше, чем прокладывать себе путь вне его.
— Ну вот и здорово. — Гавана поставил бутылку и просиял.
Банни захлопала в ладоши.
— Здорово, Зи! Я знала, что ты это поймешь.
Гавана добавил:
— Я тоже знал. Я… также вижу кое-что еще.
Он показал пальцем.
— Кофейник? — тупо сказала Банни. — Тостер?
— Зеркало, глупенькая. Видишь? — Он близко наклонился к Горти и обнял его за шею, приблизив друг к другу лица его и Зины. Отражения смотрели на них — маленькие лица, оба коричневые, оба с серьезными глазами, овальные, черноволосые. Если бы у Горти была губная помада и косы, его лицо отличалось бы от ее — но очень незначительно.
— Твой давно потерянный брат! — выдохнула Банни.
— Моя кузина — я имею в виду девочка кузина, — сказала Зина. Послушайте — с моей стороны вагончика две койки… прекрати хихикать Банни; я ему по возрасту в матери гожусь и кроме того… ой, заткнись. Нет, именно так это и надо сделать. Людоеду совершенно не нужно знать, кто он. Все зависит от вас двоих.
