- Улетаем в дождь, - сказал Ошии, прислушиваясь к тихому шороху за иллюминатором. - Это к удаче.
Нам всем нужна удача, хотел добавить он, но сдержался. Сэцуке достала из рюкзака альбомчик и выводила кистью разноцветные пятна - холодные и теплые, кислые и сладкие, громкие и тихие. Они обязательно должны сложиться в какую-то картину, но глаз пока не улавливал в хаотичном царстве мазков и точек замысла художника. Даже сама Сэцуке еще не знала, что же она хочет нарисовать. Возможно, свое настроение? Странное, противоречивое и оттого гораздо более мучительное смешение чувств - печали, радости, ожидания, стремления...
Каждое касание кисти, каждое легкое нажатие пальцами колерного ободка оставляло на бумаге непредсказуемую смесь вишневого, пунцового, багряного, медового, абрикосового, персикового, лазурного, изумрудного, пурпурного. Сколько же всяких красок, сколько оттенков! Неужели и человеческие чувства способны на нечто более сложное, чем печаль или радость - вечных антагонистов, черное и белое любой жизни?
7
Момент начала полета был почти незаметен - Танаки Мамуро являлся одним из лучших пилотов авиакомпании "Цеппелин", принадлежащей, как и многое другое, фонду "Стереома". "Альбатрос" величаво оторвался от швартовой мачты и поплыл к светящемуся кругу входа в анима-коридор. Лоцманские капли сновали вдоль громадного сигарообразного тела беспокойными муравьями, направляющими грузное тело своей царицы к более безопасному и теплому месту в муравейнике.
- Ну, девочки, взяли, - сказал Танаки и перевернул форменную фуражку козырьком назад. Теперь до самого причала в Хэйсэй она будет занимать именно такое, нарушающее корабельный устав, но соответствующее пилотским суевериям место.
Первый пилот - Идзуми Кан, по прозвищу Буревестник, привычно поморщился. Девочкой его назвать трудно и, при других обстоятельствах, чревато серьезными последствиями, но о пристрастии (исключительно романтическом) Танаки к женскому полу среди воздухоплавателей ходили легенды, и в свой экипаж он с удовольствием включал весьма одаренных (во всех смыслах) молодых особ. Хотя, в этом имелся свой резон. Что ни говори, а когда рядом за штурвалом сидит красивая девочка в предписанной все тем же уставом курточке стального цвета и короткой юбочке, из под которой выглядывают округлые колени, то полет проходит как-то более незаметно и возбуждающе, что ли.
Вот, например, Юри (не Юрико, заметьте, а Юри!) - выучка, хладнокровие, внешность - все по классу "А". Как и должно быть на "Альбатросе". Поэтому, отнесем эпитет "девочки" к Юри и... и к "Альбатросу". Птичка от этого не обидется.
- У нас сегодня важные пассажиры, капитан, - сказала Юри.
Танаки потер подбородок.
- Сам господин канцлер решил воспользоваться нашим гостеприимством.
- Что это вдруг, - ухмыльнулся Буревестник. - Они ведь предпочитают более быстрые виды транспорта.
- Господин канцлер ценит комфорт, а не скорость, - наставительно сказал Танаки. - Не отвлекайтесь, разговорчики в строю!
- Есть, кэп!
Легкие движения пальцев уронили темные очки со лба на переносицу, смотровой щит приобрел еще более мрачный оттенок, ртутные капли лоцманов собрались в хоровод вокруг расходящейся диафрагмы коридора, и в стремительно расширяющийся проход хлынула, ворвалась безумная волна света, окатила дирижабль, проникла в самые мелкие отверстия и щели, затопила от носа до кормы, от трюма до гелиевого коллоида, проникла в каждый цветовой оттенок, заставляя его невероятно, ослепляюще блистать, порождая у людей ни с чем не сравнимую эйфорию.
Хотелось вскочить со своего места, замахать руками, запрыгать, подхватить Юри и зайтись в безумном смехе, слиться в безумно-страстном поцелуе... Буревестник помотал головой, избавляясь от наваждения, прищурился, нажал ладонями на штурвал, и "Альбатрос" почти что торжественно вплыл в густой поток расплавленного золота.
8
Зал наполнялся сочными красками, и только сейчас Сэцуке поняла, насколько бледен, тускл, безрадостен покидаемый мир-город. Колоссальные пики небоскребов цвета хаки, проплешины болотной зелени мокнущих в вечном дожде садов, выцветшие, увядшие лица людей, бездумно спешащих по своим делам, трясущихся в подземках, ухватившись за поручни и уткнувшись сонными взглядами в серые листки утренних газет. Даже ярко одетые дети, попав под угрюмое небо бесконечной осени, как-то внезапно теряли свои краски, словно хамелеоны приспосабливаясь к унылости окружающего их мира взрослых...
Жидкий огонь проникал сквозь неплотно прикрытые жалюзи, стекал на пол сверкающими водопадами и постепенно наполнял салон. Как будто некто поворотом ручки прибавлял яркость на экране "Нави".
- Что это, папа? - почему то шепотом спросила Сэцуке.
Ошии рассеянно огляделся.
- Анима. Мы вошли в анима-коридор. Разве вы в школе это не проходили?
- Анима - свет и душа мира, то, без чего не может существовать ничто на свете, в том числе человек и другие живые существа, - заученно выпалила Сэцуке. Грусть испарилась. Было весело наблюдать преображение людей и вещей, метаморфозу из обыденного, скучного существования в непостижимо яркий, многогранный мир, где даже самая заурядная пылинка мановением волшебной палочки превращалась в крошечный, ослепительный бриллиант, которым можно любоваться бесконечно.
- Все мир-города соединены транспортными анима-коридорами, - сказал Ошии. - По коридорам анима поступает из Хэйсэя в остальные города, одновременно эти потоки используются как артерии для дирижаблей и самолетов. Если бы не богатые залежи полиаллоя, в котором растворена анима, обнаруженные под Хэйсэем, то... то наш мир перестал бы существовать.
- Но... но Киото не выглядел таким ярким... живым...
Ошии внезапно рассмеялся и, словно вторя ему, засмеялись, зааплодировали остальные пассажиры, оркестрик заиграл бравурный марш, жалюзи уехали вверх, открыв громадные иллюминаторы.
- Концентрация анимы в транспортных коридорах намного выше, чем в пространстве мир-городов. Здесь действует так называемое "золотое правило" - чем выше плотность анимы, тем короче путь через техиру, - попытался объяснить Ошии.
Они плыли в золотистой синеве, среди редких белоснежных облаков, а рядом парили кипенные птицы, лишь изредка взмахивая неправдоподобно длинными крыльями, чтобы нагнать набирающий маршевую скорость "Альбатрос", пристроиться рядом, возлечь на плотные потоки шафранного ветра. Сэцуке казалось, что она может разглядеть каждое перышко, уловить его мельчайшее подрагивание, настолько ярко прорисовывались величественные птицы в кристально чистой душе и свете мира.
- Возьми, - Ошии положил на стол темные очки с круглыми стеклами. - Лучше не злоупотреблять подобным зрелищем. На первый раз вполне достаточно. Иначе...
