— Грегори Вольф? — кивнув в сторону могилы, спросил Смартус.
— Он, — ответил некурящий и дернул плечами. — Вы его знали?
— Не слишком хорошо. Адам Смартус, — представился детектив. — Вы, наверное, были его друзьями?
— Поль Дюран, — назвался собеседник. — Нет, мы даже никогда не встречались. Но хорошо знали его музыку.
Высокий размял окурок, а оставшийся фильтр положил в карман. Затем он повернулся к Смартусу.
— Вы здесь по работе?
Никогда не страдавший от скромности Смартус все же был удивлен, что его узнали, и прозвучавший вопрос застал его врасплох.
— Нет, не по работе.
— Он частный сыщик, — пояснил высокий Дюрану. — Никогда не поверю, что вы забрели сюда случайно, — сказал он Смартусу.
— Никто не приходит на кладбище случайно.
— Это правда, — согласился Дюран.
Отдав рабочим последние распоряжения, к ним присоединилась госпожа Вольф. Смартус выразил ей свои соболезнования. Она ответила что-то вежливое.
— Вас нанял Кнотт? — снова спросил высокий.
По лицу вдовы пробежал испуг. Она с ненавистью посмотрела на детектива.
— Мы же подписали все бумаги!
— Я не знаю, кто такой Кнотт, и меня никто не нанимал.
— Все-таки вам лучше уйти, — ласково сказал Дюран. Смартус последовал совету. «Я еще вернусь», — подумал он.
Адвокат по гражданским делам Йозеф Кнотт принял Смартуса в своем офисе. Он был вполне удовлетворен полученными от госпожи Вольф отступными и не хотел возвращаться к уже закрытому вопросу. Смартус попытался вновь пробудить в нем интерес.
— Я наблюдаю странную симметрию. Программист Самуэльс был приятелем Вольфа. И не просто приятелем — они общались больше десятка лет и, кажется, были довольно дружны. Недавно я встречался с еще одним похожим дуэтом. Я имею в виду композитора Шриера и математика Дюрана. Дюран, кроме прочего, занимается теорией музыки. У него вышло несколько статей на эту тему. Он считает, что находится на волосок от разгадки тайны музыкального творчества. Скоро сочинительство можно будет доверить компьютеру.
— Не знаю ничего про Дюрана. А Шриер три года назад обвинил Вольфа в плагиате. То дело вел не я, но, насколько мне известно, ему ничего не удалось доказать.
— И чем все закончилось?
— Ничем. Все остались при своих.
— Госпожа Вольф не должна питать к Шриеру добрых чувств. Однако когда я видел их рядом на кладбище, то не заметил ничего похожего на вражду.
— Когда Вольф умер, Шриер принес извинения, причем публично, в печати. После пережитого трудно держать на него зло за те давние обиды.
— Понятно. А Самуэльс был как-то замешан в деле о плагиате?
— Нет, с какой стати? По-моему, у него к Вольфу был свой счет.
— Вот как! И в чем он состоял? Кнотт развел руками.
— Даже если бы знал, то не сказал бы. Поговорите с дочерью Самуэльса. Она теперь живет в его доме. Может быть, она вам что-нибудь расскажет.
Смартус взял адрес и отправился на свидание с клиенткой Кнотта.
Он был очень удивлен, увидев перед собой дорогой трехэтажный особняк. Неужели программы для музыкальных компьютеров так хорошо расходятся? На площадке перед входом шофер натирал сверкающий лимузин. От шофера Смартус узнал, что хозяйка на месте, но общаться с репортерами не желает. По телефону он убедил Лайзу Самуэльс уделить ему немного времени.
— Я скоро ухожу, — говорила она, провожая Смартуса в большую, богато обставленную гостиную, — поэтому будьте, пожалуйста, кратки.
Разговор, действительно, продолжался не более трех минут. Лайза ничего не знала о взаимоотношениях отца и Грегори Вольфа. Откуда взялся этот особняк и солидный счет в банке, она также не имела никакого представления.
— Деньги приходили от какой-то посреднической компании. Мой адвокат сказал, что все переводы совершенно законны. Конечно, мне пришлось заплатить огромный налог на наследство.
— Эти деньги не могли идти от Вольфа?
— Вполне может быть. Отец как-то сказал, что без него Вольф не был бы тем, кто он есть. Не знаю, что он имел в виду.
— Перевод денег прекратился?
— К сожалению.
— И у вас не возникло мысли посмотреть в компьютере отца, не осталось ли каких-либо записей касательно…
Пунцовые щеки наследницы ответили за нее. Да и кто бы на ее месте повел себя иначе?
— Я ничего не нашла. Только программы, которые он писал.
— Я могу их посмотреть? Точнее, так: что я должен сделать, чтобы их посмотреть?
— Сейчас уже ничего. У меня их больше нет.
— Вы их продали! Кому? Вдове Вольфа? Шриеру? Дюрану?
По ее реакции Смартус понял, что два последних ответа попали в точку. Но он не обрадовался собственной проницательности. Теперь информацию придется собирать по крупицам.
Прошло около года. Вольфа не забыли: в годовщину смерти у его могилы собралось много поклонников. Люди подходили, клали на надгробный камень живые цветы и молча отходили. Смартус подождал, пока Шриер и Дюран не двинутся к своим машинам.
— Снова он, — прошипел Шриер. — Поль, не знаю, как вы, но я не настроен отвечать на его вопросы.
— Я пришел с ответами, а не с вопросами, — сказал Смартус.
— Вот как? С ответами? А разве вас кто-то о чем-то спрашивал?
— Самые важные вопросы мы задаем сами себе. Смерть Вольфа была по сути самоубийством, и я не мог не спросить себя, что толкнуло его на этот шаг. Или кто толкнул. Теперь я это знаю.
Шриер полез за сигаретами.
— Хорошо, говорите, — сказал Дюран.
— В юридическом смысле у меня нет доказательств, поэтому я воспользуюсь другими именами. Жил на свете композитор по имени, скажем, Бах. В противоположность своему тезке он не отличался особым талантом. Скажем прямо, он был бездарен. Случай свел его с программистом по имени, ну, пускай, Эйнштейн. Вот он-то был действительно гением. Он придумал изумительную компьютерную программу, которая может из одного музыкального произведения составить другое. При этом чем талантливее была исходная композиция, тем лучше получалась переделка. Вместе они составили превосходный тандем. Весь мир, затаив дыхание, слушал их музыку, и никто, конечно, не подозревал, что слушает всего лишь талантливую переработку. Впрочем, нет. У одного человека все-таки зародилось подозрение: в одном из произведений Баха он узнал свое собственное. Звали этого человека Гендель. Он поделился своими подозрениями с математиком Фаустом, который всю жизнь посвятил разгадке тайны музыкального гения. И вот вместе они стали биться над загадкой гения Баха. И нашли-таки ответ! Фауст понял, как работает программа Эйнштейна. Более того, он научился восстанавливать исходные произведения. Но как он и Гендель воспользовались своим открытием? Не исключаю, что до того, как они взялись за Баха, оба были людьми честными и порядочными. Но тяжелый труд в течение трех безрадостных лет не прошел даром. Их сердца ожесточились. Они решили отомстить Баху и сделали это с потрясающей изощренностью. Как раз в это время Гендель закончил работу над новой симфонией, назовем ее симфонией «А». Это было его лучшее, по-настоящему талантливое творение, но именно такое и требовалось, чтобы привести в действие их план. Авторские права на симфонию были должным образом оформлены, но знали об этом лишь несколько доверенных лиц. Фауст применил к симфонии «А» программу, обратную той, что использовал Эйнштейн. Получилась симфония «Б». Гендель сделал так, чтобы эта вторая симфония попала в руки Баха. Бах, применив обычный алгоритм, переделал ее в симфонию «В», которая, как мы понимаем, ничем не отличалась от исходной симфонии «А». Третья симфония была принята на ура и добавила Баху еще больше славы. И тут ему был нанесен удар. Баха поставили перед неоспоримым фактом: он выдал чужое произведение за свое. Причем ни о какой случайной схожести не могло быть и речи. У Баха случилась страшная депрессия, приведшая к катастрофическим последствиям. Ни Баха, ни Эйнштейна больше нет в живых. Вот, собственно, и вся история. Надеюсь, расстановка правильных имен у вас не вызовет затруднений.
