Угрожаешь? - с накатившей внезапно веселой злостью подумал Ганшин, ну, я сейчас тебе!..
- Разрешите вам возразить, полковник, - с очень серьезным видом сказал он. - Вы, очевидно, невнимательно прочитали данное произведение. В нем я не только не развращаю и не отвлекаю, но напротив, всеми силами борюсь за нравственность и высокие идеалы. Ведь в чем там суть? Три отрицательных женских персонажа сбивают положительного, но слабохарактерного героя с добродетельной стези и затаскивают к себе в постель. Но несмотря на все их ухищрения, герой все же находит в себе нравственные силы вырваться из их цепких лап и возвращается в лоно семьи, к своей высокоморальной жене, которая, в силу своей высокой морали, конечно же прощает его. Здесь проходит ассоциация с притчей о блудном сыне, которая помните, как кончилась?
- Ах, Алексей Степанович, Алексей Степанович, - покачала головой полковник Чернобородова. - Если бы это было так! Но у вас же все иначе. Все эти ужасные подробные описания... Да и жена, если уж она такая высокоморальная, не потащит своего мужа в постель, а займет какой-нибудь полезной работой по дому.
- А может, она мечтает стать матерью-героиней? - веселясь в душе, воскликнул Ганшин. - И нарожать стране кучу здоровых детей? Неужели вы до сих пор считаете, что детей находят в капусте? Или может, их все же делают в столь ненавистной вам постели?
Галина резко хлопнула ладонью по столу. Ее лицо, ставшее злым и надменным, утратило всякую привлекательность.
Шутки кончились, подумал Ганшин. Теперь перед ним сидел полковник ГУВД и олицетворял собой Власть. И внезапно вдруг в памяти всплыли слова, сказанные по телефону мерзким голосом: "Он родился, Алексей Степанович".
- Я не намерена дальше вести эту глупую и никчемную дискуссию, - с металлом в голосе резко сказала полковник. Короче, считайте, что вы получили последнее предупреждение оставить вашу безнравственную и подрывающую устои деятельность. Распишитесь о предупреждении и можете быть свободны. Пока, - многозначительно добавила она, пододвигая ему заполненный бланк.
- То, что рассказ вышел год назад, конечно, не имеет никакого значения? - со слабой надеждой пробормотал Ганшин, изучая бланк. Ничего интересного, стандартные формулировки.
- А хоть двадцать, - прогремела сталью полковник. - У таких преступлений не установлен срок давности. Подписывайте!
Ганшин черкнул на бланке, положил ручку. Дело сделано, он свободен. Как сказала полковник, пока... И тут Ганшина черт дернул.
Подавшись вперед над столом и поймав сползшую с колен сумку, он прямо взглянул в холодные серые глаза Галины.
- А вы не боитесь, Галина Максимовна? - тихо сказал он. - Звезда ведь уже зажглась. Выгляните в окно. Вон она, висит над городом. Вам не страшно при взгляде на нее?
С удовлетворением и удивлением Ганшин увидел, как расширились серые глаза, как порвалась и исчезла из них непробиваемая властная пелена, как резко побледнело лицо
- Уходите, - едва шевеля побелевшими губами прошептала Галина.
И Ганшину на миг самому стало страшно. Ни слова больше не говоря, он встал и пошел к двери, забыв попрощаться.
Прикрывая за собой дверь, он обернулся. Галина по-прежнему сидела за столом и глядела, но не в окно, а на крышку стола остановившимся, невидящим взглядом. У нее было выражение смертельно испуганной, загнанной в угол простой слабой женщины. Сильные пальцы бессознательно мяли только что подписанный Ганшиным бланк...
И с чего это я ляпнул вдруг про звезду, думал Ганшин, трясясь в почти пустом по вечернему времени автобусе. А ведь она испугалась. Она явно испугалась. Она что-то знает про эту звезду. Власти что-то знают, что-то они знают страшное, такое, чего сами боятся. А я ведь всегда думал, что не существует на свете такого, чего могут бояться наши власти. Оказывается, есть. Интересно вот только, что?
Пахло бензином и пылью. Солнце давно уже село, воздух наливался синевой, хотя жара еще не спала. Из окна автобуса была ясно видна низко висящая над домами багровая звезда.
7
Двор был пуст, как кладбище, даже в песочнице не возилась обычная детвора. Ганшин подошел к крыльцу, помахивая сумкой и все еще думая над выражением лица полковника Чернобородовой, так странно отреагировавшей на его, в общем-то безобидные, слова. Он уже поставил ногу на выщербленную ступеньку крыльца, как дверь подъезда с треском распахнулась. На крыльцо вышли двое. Взглянув на них, Ганшин сразу затосковал.
Если бы он еще не ступил на крыльцо, то мог бы пройти мимо и переждать в соседнем подъезде. Но теперь это явно походило бы на бегство, а хищники всегда преследуют убегающих. Поэтому Ганшин смело шагнул еще на одну ступеньку и принял влево, давая дорогу идущим навстречу. Двое, как по команде, приняли вправо, снова загородив проход. Между ними было еще две ступеньки, и Ганшин судорожно дернулся вправо, но здоровенная ручища ухватила его за пиджак.
- Что за безобразие, - еле слышно пролепетал Ганшин, не пробуя, однако, вырваться из мощного захвата. - Дайте пройти.
- Не-а, - мотнул головой державший его верзила.
- Это еще почему? - насмелился спросить Ганшин.
Внутри возникло противное сосущее чувство, что сейчас его будут бить. Может быть, даже больно. Но самое паскудное в том, что он боялся не боли, а унизительного чувства беспомощности, как в кошмаре, когда надо бежать, а ноги ватные и прирастают к земле.
- А потому, что проходить вам не надо, Алексей Степанович, - неприятно усмехнулся второй, низенький, с толстыми небритыми щеками и бегающими глазками. - Машина у нас на улице, за углом. Славненько так покатим, Алексей Степанович. С ветерком.
- Ты только не дергайся, - хрипло пробасил верзила, не разжимая клешни. - Не поднимай лишнего шума.
- Но позвольте... - пробормотал опешивший донельзя Ганшин, испытывая одновременно облегчение от того, что мордобой откладывается.
- Да-да, Алексей Степанович, - зачастил низенький. Зачем нам с вами лишний шум? Вы только подумайте, ведь начнется возня, пиджачок вам, глядишь, порвут, синяков наставят, а все равно ехать придется. Так что пожалуйста, давайте уж тихо-мирно. Будем, так сказать, жить дружно.
При этих словах верзила развернул Ганшина в обратную сторону, ухватил под левую руку, низенький цепко впился в правую, и они тихо-мирно пошли со двора.
Машина, оказавшаяся старым разбитым "уазиком", подпрыгивала на каждой колдобине. Внутри было душно, воняло бензином и еще чем-то не менее противным. Возможно, здесь недавно рыгали. Сидя сзади, Ганшин обеими руками держался за край сидения, но все равно при каждом козлином скачке машины бился головой о проходящую под натянутым брезентом дюралевую трубку.
