– Ну, не пятьдесят, но все-таки народу порядочно…
– А не пятьдесят, так справимся, – ответствовал Бумба. Набуровил себе стакан. – Вот только, чтобы вот он со своими гаврошами все сделал правильно.
– Сделает, – сказал Кабан и неторопливо повернулся к Мальку. – Сделаешь?
– А чего ж?
– Но чтоб все было на высоком идейно-политическом уровне.
Он пошевелил валиками голых бровей.
Малек снова кивнул и в третий раз облизал губы.
Боль была такая, что Вовчик не понимал, откуда она берется. День сейчас или ночь, и почему, если ночь, светит солнце. Или это не солнце, а какая-то синеватая фара? Он мигнул, и боль в затылке сразу же отдалась неожиданным всплеском.
– Вот этот, вроде, еще шевелится, – сказал кто-то.
– А шевелится – вмажь ему, – посоветовал резкий, как будто несмазанный голос.
Последовал короткий сильный удар, за ним – второй. И затем – тоненько и плаксиво:
– Дяденька, дяденька, я больше не буду!..
– Слово народу даешь?
– Честное пионерское!
– Ладно, вали отсюда. Чтобы – в четыре секунды!..
Послышалось торопливое шарканье ног по асфальту. Краем глаза Вовчик заметил тень, движущуюся вдоль заборчика.
– Что-то ты, блин, добрый сегодня, – сказал резкий голос.
– Ничего, – благодушно сказал второй. – Пусть пока поживет…
– Хорошо, а с этим что будем делать?
– Так ведь договаривались, – сказал кто-то третий, напоминающий интонациями Малька.
– Договаривались-договаривались… О чем, блин, мы с тобой договаривались?
– Ну, об этом. Как видите, я свое задание выполнил.
Это, кажется, был и в самом деле Малек. Вовчик, хоть и с трудом, но различал его чуть колеблющуюся, водяную фигуру. Все вообще колебалось, будто сделано было из чего-то жидкого. Вечер, сообразил Вовчик, увидев прилепленную к бетону тусклую лампочку. Значит, это было не солнце и вовсе не фара машины. Он опять натужно мигнул, и по затылку вновь прокатилась волна тугой боли. Видимо, веки и то, что в затылке, были соединены тонкими ниточками. Тем не менее, последовательность событий начала понемногу всплывать у него в памяти. Вот они осторожно просочились на Энергетиков, и вот Кабан укрыл главные силы на пустыре. Вот вперед выступил Малек со своим отрядом, и вот он начал бомбить торговые павильоны у сквера. Вот появились суханы, и вот Малек отступил именно туда, куда договаривались. Вот суханы обрадовались, и вот они погнали необстрелянную молодежь к сарайчикам. Вот Кабан выпрямился и издал рык, похожий на рык голодного динозавра. Вот они вчетвером тоже выпрямились и ринулись на ошалевших суханов. И вот здесь произошло что-то, чего Вовчик так до конца и не понял. Кажется, сбоку от них внезапно возникли две или три крепких фигуры. Может быть, даже их было и несколько больше. Вовчик успел разглядеть лишь оскаленную, с твердыми скулами, почти звериную морду. И вот только он было нацелился врезать как следует по этой морде – впрочем, недоумевая уже, откуда, блин, на хрен, эта морда явилась, – как точно граната разорвалась у него под черепом; мир вдруг перевернулся и обрушился на него всей своей земной твердью… Как же это так, блин, елы-палы? Получается, блин, что это не они преподнесли суханам сюрприз. Получается, что суханы, блин, ждали их и заранее подготовились. Елы-палы, Малек, вот, блин, откуда потекли сведения…
Вовчик осторожно переместил взгляд налево. В поле зрения вдвинулась часть пустыря, ограниченная деревянным забором, темные кусты бурьяна, сваленные друг на друга бетонные блоки и как раз перед ними – группа хмырей, по-видимому, в спортивных костюмах. Все это – еще колеблющееся, размытое, будто наползающими слезами. Один из хмырей тем временем разглагольствовал, жуя, как резинку, каждое слово:
– Выполнил ты, конечно, блин, выполнил, ничё не скажешь. А раз выполнил, то на хрена ты нам теперь, блин, нужен?
– Так я пошел, значит, – сразу же, с торопливой радостью в голосе сказал Малек.
– Стой! Ты куда?
– Ну, сам же сказал, что я вам больше не нужен.
– Вот потому-то, блин, и не следует тебя отпускать…
– Ладно, Дзюба, не пугай ребенка, – сказал благодушный голос.
– А чё такого?
– Хватит базарить, менты скоро приедут.
– Ну, эти менты, блин, пока еще соберутся.
– Тс-с-с… Сухан!… – быстро и, кажется, испуганно шикнули на них обоих.
Вовчик увидел, как из-за угла заборчика неторопливо вышел высокий и, видимо, очень худой человек. Двигался он так, будто земля под ним немного проваливалась. Вот – повернулся, и стало видно, что лицо у него бледно-мучное. Чернота стояла в глазницах и вывороченных кверху круглых свиных ноздрях. Сухан медленно приблизился к группе хмырей и, будто робот, повернул туда-сюда голову:
– Где?
– Вот!.. Вот!.. Вот!.. – заторопились сразу несколько голосов.
Тогда Сухан неловко переступил с ноги на ногу, сильно сгорбился, став похожим на загогулину уличного фонаря, и вдруг резким движением раскинул ладони по обе стороны тела. Между ними, пошатываясь, как пьяный, неуверенно выпрямился Кабан. Его осветили фонариком, и стали видны такие же черные, залитые мраком глазницы.
Кабан пару раз с явным усилием опустил и поднял веки. Открылся земляной рот:
– Не пойму, я что – живой или мертвый?
– Мертвый-мертвый. Но так даже лучше, – неторопливо ответил Сухан. – Мертвый, конечно. Живым ты уже никогда не будешь.
Он протянул руку и будто бы воткнул пальцы в грудь Кабану. Немного повозил ими, словно прилаживаясь внутри грудной клетки. Чуть присел, напрягаясь и далеко разведя локти, и вдруг выдернул что-то – мокрое, темное, слабо трепещущее на ладони. Посмотрел на него пару секунд, словно оценивая, и сжал пальцы так, что выдавилась сквозь них мерзкая жижа.
– Ну вот, кончено. Теперь мы с тобой будем друзьями.
– А-а-а!… – внезапно закричал Малек, стискивая лицо ладонями.
К нему кинулись, заламывая и прижимая к земле бьющееся в припадке тело.
– А-а-а!.. Пустите меня!.. Покойники!.. Стра-а-а-шно!..
Крик ударил в затылок и натянул ослабшие было нити. Боль, тут же снова плеснувшая в голову, стала невыносимой. Деться от нее было некуда. Вовчик закрыл глаза и провалился в пугающую темноту.
В больнице он провалялся целых три месяца. Причем, первые два, как ему потом объяснили, практически не приходя в сознание. Сам Вовчик сохранил об этом времени очень смутные воспоминания. Просто однажды он распахнул глаза и вдруг увидел перед собой какую-то незнакомую тесную комнату: бледно-желтые стены, белую дверь, сразу же вызвавшую у него чувство тревоги. Впрочем, картинка эта странно качнулась и растворилась в беспамятстве. А когда он через неопределенное время открыл глаза во второй раз, над ним склонилась симпатичная девка в медицинском халате. Она, вроде бы, улыбнулась и что-то сказала.
