– Мы строим изотрон, электромагнитный разделитель изотопов. Первый такой аппарат построил профессор Лоренс в Калифорнии. Он назвал его калутроном, это аббревиатура от выражения «Калифорнийский университетский циклотрон». У него был магнит весом четыре тысячи тонн, наш будет еще больше. Один его полюс занимает площадь в тридцать семь квадратных метров.
– А можно произвести взрыв малого количества урана в лаборатории? – спросил я.
– В лабораторных условиях, как это делается, например, с обычными взрывчатыми материалами, нельзя. Зато нет ничего проще, чем взорвать уран, если имеется нужное его количество. Достаточно соединить друг с другом, как половинки яблока, две полусферы металлического урана. Когда половинки соединятся, сразу же начинается реакция распада. Она лавинообразно разбивает ядра атомов, за одну десятитысячную долю секунды материя превращается в энергию… Температура превышает миллион градусов, а излучаемое давление превращает в пар железо и гранит.
Я молчал. Внизу стучали сотни пневматических молотов, верещали дрели, рабочие бегали по ярусам железных строительных лесов. Большие дуговые лампы спускались сверху на проволочных тросах. Выкатывались огромные барабаны кабелей.
– Значит, достаточно, чтобы немцы узнали принцип действия изотрона… да? – спросил я.
Куэрни, неподвижно смотревший вниз, вздрогнул и повернулся ко мне:
– Да… хотя путь от познания принципа действия до получения чистого урана не близок.
Мы опять замолчали. От сотен голубых огоньков поднимались нити пара, собираясь вверху в прозрачное, легкое облако. В воздухе стоял острый запах окиси серы. Во рту возник привкус металла. Когда мы спускались по железной лесенке, по блоку, переброшенному через траверз, съехал какой-то человек в кожаной куртке, с асбестовой маской на лице.
– А что это за купола на тех зданиях за шоссе? – спросил я. – Выглядят как крышки резервуаров.
– Да, мы собирали там тяжелую воду, но сейчас мы ее не используем.
– Тяжелую воду? Ах да, Боже мой! – Я вынул из кармана бумажник. – Совсем забыл. Господин доцент, вы говорите, что тяжелая вода не нужна для производства атомного оружия?
– У нас есть более дешевые замедлители, но можно использовать и ее.
Я наконец нашел завернутую в бумагу фотографию.
– Совсем забыл об этом, – обратился я к доценту, который прикрывал глаза от вертикальных лучей солнца. – Ваши люди так быстро забрали меня из Лондона, что я даже не связался с нашим отделом Economic Warfare[138]. У нас там есть так называемые «подрывные карты», перечень всех целей, которые следует уничтожать на территории врага в первую очередь. В феврале этого года в Норвегии была выброшена группа парашютистов именно на одну из таких целей. Вот ее снимки. Это норвежский завод в Рьюкане, неподалеку от Осло, который производит тяжелую воду. Теперь я припоминаю, что тогда говорили что-то об атомах; это совершенно вылетело у меня из головы.
Доцент с интересом вгляделся в фотографии.
– Ну… только тяжелая вода, этого еще мало… Уничтожили этот завод?
– Да… вы знаете, наши парашютисты – это были норвежцы, специально подготовленные… Я не знаю подробностей этой истории, поскольку лишь собирал материалы, которые использовали другие…
Мы перешли широкий газон. Перед нами возвышались широкие и очень плоские здания; ближайшее, со скошенной крышей и округлыми краями, выглядело как бронированный бункер.
– Атомная гонка, как ее называют некоторые, в разгаре, – сказал Куэрни. – Поэтому город был создан не только для очистки урана 235. Работа по его добыче – это лишь одна из тайн нашего производства. А вот другая.
Мы приблизились к массивному плоскому блоку, который отбрасывал на нас прохладную тень.
– В 1940 году, – начал доцент, поднимая палец, – Макмиллан и Кеннеди с помощью циклотрона, о котором я говорил, получили в Калифорнии образцы нового элемента, который никогда не существовал на земном шаре. Его назвали плутонием. В ноябре 1942 года Каннингем и Лейбор получили полмиллиграмма плутония. Я работал тогда в Лос-Аламосе, изучая его свойства. Тогда же правительство поручило Лесли Гроуверзу возглавить работы по созданию этого производства. Он не довольствовался созданием одних лишь диффузоров, и тогда под атомным городом был создан второй, подземный. А здесь находится вход в пекло.
Куэрни улыбнулся и, взяв меня под руку, сказал:
– Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate[139].
Он провел меня через вращающуюся дверь в низкий зал, и я зажмурил глаза, ослепленный контрастом света и темноты. Потом меня втолкнули в маленькую комнату. На стойках висели черные специальные костюмы и маски.
Человек в длинном халате помог мне надеть через голову широкий прорезиненный комбинезон, на руки – плотные перчатки, а на голову цилиндрическую маску со стеклянным окошком на уровне глаз. От основания маски отходили шланги к заплечному ранцу, в котором находились баллоны со сжатым кислородом. Наконец меня вытолкнули через другие двери в округлое помещение. Под низким потолком горели три лампочки. Из других дверей вышел доцент, одетый так же, и махнул рукой.
Открылись, раздвигаясь в стороны, двери, как подводный шлюз. За ними был спуск вниз, в нише горела красная лампа. Новые двери, еще толще прежних. По пологому пандусу мы спустились в коридор, освещенный несколькими лампочками. Воздух поступал под маску хорошо, но становилось все жарче. Стекло запотевало. Расступились последние створки в холодном голубом свете. Шероховатые стены и свод: портлендский цемент.
Здесь стоял могучий шум, словно ураган валил деревья. Где-то скрежетала жесть. Из бетона, наполовину утопленный в черный ров, выступал очень длинный черно-синий цилиндр, похожий на котел. С двух сторон к нему подходили веерообразные связки труб, собранные из коротких звеньев. Диаметр их фланцев превышал три метра. С потолка свисали цепи подъемников, заканчивающиеся стальными крючьями. Подземелье было пусто. Я дышал с трудом, на лбу под маской у меня выступил пот. Становилось все жарче. Я обернулся к стоявшему за мной Куэрни. Мы вернулись тем же путем, перешагивая через свинцовые пороги закрывающихся за нами шлюзов. Когда с меня сняли маску, я с облегчением втянул воздух.
– Что это, котел? – спросил я, когда Куэрни вышел из кабинки. – И что там производится, в этом подземелье? Это как-то связано с плутонием?
– Мы были у главного графитово-уранового реактора, – ответил он. – Это гигантская угольная глыба, в которой находятся продольные каналы. В них лежат цилиндрики обычного урана. Он излучает, а возникающие при распаде частицы – нейтроны, проходя через слои графита, затормаживаются и поглощаются другими атомами урана. В результате поглощения нейтронов уран переходит в новый элемент, нептуний, а тот в свою очередь – в плутоний, который тоже может взрываться, как и уран 235.
