Помоги дочери!..
Они катались по земле, сжимая друг друга в объятиях. Чудом не угодили в земляную печь, где еще дымились угли. Опрокинули жаровню – шаманка не чувствовала боли от ожогов, а Пин-эр, к счастью, не пострадала. Девушка забыла о благих намерениях. Била, как придется, лишь бы вырваться, извивалась угрем – все тщетно…
Юта буйствовала.
Наверное, рано или поздно Пин-эр убила бы шаманку. Или искалечила до той степени, когда самая жгучая ярость не поднимет тело в бой. Юта расходовала себя нерасчетливо. Вот уже она дышит, как утопающий, в последний раз подняв голову над водой. Вот сердце ускоряет ритм, летя с обрыва в пропасть, переходя самоубийственную межу…
– Во-о-он! Вон из меня! Убирайся!
Пин-эр не сразу поняла, что свободна. Лежа на спине, она с испугом глядела на юту, вскочившую на ноги. Вид шаманки был страшен. Ее трясло так, что, казалось, она хочет разлететься прахом, раствориться в близкой ночи. Волосы встали дыбом. Зубы стучали, рот дергался, будто в припадке; с губ летели клочья пены.
Крик несся не изо рта – из живота.
– Убирайся во-о-он!
Туман окутал юту, выползая изо всех пор тела. Заключена в кокон бурлящего кипятка, шаманка вопила как резаная. «Почему жители Куми-мурэ не спешат на помощь? – удивилась Пин-эр. – Должно быть слышно в замке Сюри…» И подумала, что, услыхав в темноте жуткий вопль, заперлась бы дома, укрылась одеялом – и до утра молилась бы о спасении собственной жизни.
Крестьянин ты, стражник, чиновник – заткни уши и жди рассвета!
– Прочь!
Пес-призрак кинулся наутек. Поджав хвост, он бежал, не оглядываясь, прыгал через живую изгородь кустарника… Но туман продолжал сочиться из юты. Там, где иной истек бы кровью, она истекала белесой слизью. У грязных ступней, булькая, скопилась целая лужа. Жидкость вспучивалась пузырями, нестерпимо воняла, клокотала, извергалась вверх…
Минута, и рядом с шаманкой встало ужасное существо – похожее на человека, но гораздо выше. В растрепанной накидке из соломы, с маской вместо лица, бодая воздух кривыми рогами, существо плясало на месте. Так пляшет мальчишка, которого не отпускают справить нужду.
– Кто нс слушается папу? – взревел великан, размахивая кухонным ножом, похожим на серп месяца. – Кто не слушается маму?!
Пин-эр решила, что сходит с ума. Язык островитян она понимала с пятого на десятое. Но и этих знаний хватило, чтобы вникнуть в смысл вопроса. Кто у нас тянпуру кушать не хочет, а? Кого мы резать будем? Хихикая, пуская слюни, она следила за существом, ринувшимся вдогонку за собакой. Визг, рычание, рев демона, утративший членораздельность…
Какофония удалилась, скрывшись за рощей, и наконец затихла в лесу.
— Он его убьет? – спросила китаянка.
— Нет, – задыхаясь, ответила юта. – Не догонит.
— Кто это был?
— Мой тидзи. Дух-предок.
— Собака? Твой предок?
— Я не о собаке…
Духов-предков Пин-эр представляла иначе. Благообразный лик, седая борода, глаза преисполнены мудрости. А тут – рога, нож, маска… От такого постояльца и впрямь станешь трястись с утра до вечера.
— А собака? Кто она? Тоже предок?
— Нет, – вздохнула юта.
Выглядела она смертельно больной. Даже вздрагивать перестала. Тени сбежались, обступили, измазали грязью – скрыть ушибы, синяки, ссадины… Вместо лица – маска. Дух-оборотень, паанту-ками.
– Будь она предком, – юта закряхтела, сдерживая стон, – я бы договорилась… Собака – чужая. Вернее, твоя. Я слышала о таких псах. Жители островов Ямато называют их «ину-гами».
— Что это значит?
— Пес-бог.
Пин-эр и богов представляла себе иначе. Сегодня был день открытий.
– Моя собака? Что ты хочешь сказать?
– Ты хотела отомстить. Теперь хотят отомстить тебе. Каждый вечер ину-гами будет выходить на охоту. Прячься, сбивай со следа – он найдет тебя. Единственный способ спастись – одиночество. Если рядом с тобой не окажется человека или зверя – ты в безопасности. Ину-гами нуждается в теле. Для нападения ему нужно отыскать подходящее логово…
Китаянка вспомнила первую встречу с ютой.
— Выходит, ты все-таки пророчила.
— Да, – согласилась шаманка. – Выходит, так.
Сгущалась темнота. Глаза юты светились желтыми огоньками. Где-то закричала ночная птица. Ей откликнулся хор сородичей. Начался дождь – легкий, «сливовый», как говорили на острове. Капли приятно остужали разгоряченные схваткой тела. Хорошо бы растянуть ночь, подумала Пин-эр. Пусть длится вечно.
Никакого рассвета. Никакого дня. Никакого вечера.
Никакого ину-гами.
— Он точно его не убьет? – с робкой надеждой переспросила девушка.
— Точно. Тидзи не станет долго преследовать одну и ту же цель. Ему быстро надоест. Он заскучает, забудет про пса и займется чем-то другим. Не надейся, дитя.
— Кто-нибудь способен убить проклятую собаку?
— Вряд ли. Святой? У меня нет знакомых святых. Кикое-огими? Нет, Верховная жрица откажется. Негоже сестре короля спасать чужую заброду. Китаянка – жертва мести японцев? Кикое-огими наверняка откажется от участия. Умолять богов? Напрасный труд. Боги любят смотреть на охоту. Ты им – никто, и ину-гами – никто. Вы оба – забава…
— Море остановит ину-гами?
Шаманка задумалась. Ей не требовалось объяснений. «Пришла собакой, сбежишь от пса… Это справедливо». Покинь девушка остров, вернись в Пекин – сможет ли ину-гами взять след над водой?
Покроет ли за одну ночь огромное расстояние?
– Нельзя уйти от справедливости, дитя. Но попытаться – можно. Насколько я знаю, ину-гами хранят в особом ларце. Вряд ли ему дозволено рыскать вдали от конуры. Беги и не оглядывайся. Удачи…
Приблизившись к девушке, шаманка поцеловала ее в лоб. И ушла во мрак – не оглядываясь, как советовала. Выше по берегу, где стоял замок Сюри, опять послышался вой – это торжествовал ину-гами, добравшись до спасительной конуры.
Пин-эр хотела бы заплакать, да слезы высохли.
Выручил дождь, стекая по щекам.
2.
…она бежала.
Дядя не сказал ни слова. Явился на рассвете, будто почуял. Смотрел, как Пин-эр увязывает вещи в дорожный узелок. Протянул руку с мешочком, где брякал металл. Деньги. Не слишком много. Для прижимистого дядюшки это было проявление великодушия.
Позже он прислал сыновей: забрать ларь для одежды, посуду и что там еще осталось. Сыновья глядели в землю, хмурились, ждали, пока двоюродная сестра уйдет. Кивали, прощаясь. Им было стыдно. Они предпочли бы явиться, когда дом опустеет. Но родитель велел: поторопитесь!
