И это видение исчезло так же быстро, как и появилось. Лишь ощущение беспокойства, оставшееся в разгоряченном мозгу Синклера, да грохот, все еще звучавший в его ушах, продолжали напоминать о перенесенном шоке. Чувство ужаса росло, росло, и Синклер, словно зачарованный, со страхом ожидал того, что еще предстояло ему.
По-прежнему ничего не понимая, Синклер пытался уследить за вереницей миражей - за различными сценами и символами, проплывавшими перед ним. Он не мог отличить иллюзии от реальных фактов, и ему приходилось не истолковывать, а лишь фиксировать то, что он видел. Но даже это вызывало спазмы в его желудке и головокружение. Тем временем в окружаю щей обстановке произошли ошеломляющие, явно неправдоподобные изменения. Мрачные тени чудовищного сатанинского комплекса уступили место добела раскаленному кусочку пустыни, затем - ледяной тьме, которая местами расцвечивалась беспорядочными мерцаниями, столь невообразимо далекими, что глазам было больно. Вновь к вновь изображения незаметно переходили из одного в другое, и затуманивались, и снова прояснялись; становясь реальностью и приобретая чужой, непостижимый смысл, они воздействовали ва веизвестяне, не свойственные человеку семантические переключателя и изнуряли Синклера; на такие эмоции не был рассчитан его организм.
Первым впечатлением, потрясшим Синклера, было ощущение движения - будто он неким безынерционным способом брошен в мир бредовых видений. Позже более рациональная часть его сознания произвела переоценку этих ощущений, и он начал смутно понимать, что на самом-то деле он был неподвижен, а все эти фантастические видения создавались вокруг него и затем уничтожались.
Синклер вспомнил, что Преллен определял разум как способность сознательно управлять окружающей средой. Он начал исподволь постигать смысл давно известной истины, гласящей, что в течение определенного времени любая среда должна изменяться - то ли естественным путем, то ли посредством неких манипуляций; он начал также осознавать, что невообразимые изменения и превращения, происходившие вокруг него, отличались от любой знакомой человеку ситуации главным образом своими темпами.
В один из приступов умопомрачения Синклер даже почувствовал, что мыслит так же, как Незнакомцы, но когда он в виде опыта дал волю своему воображению и пытался продолжать в том же духе, незримая связь оборвалась, и он оказался в пустыне жестокого безумия.
Все его чувства стонали под бременем неожиданных ощущений, он страшно устал и был на грани полного изнеможения. Ноги его словно налились свинцом, а вся система рациональных концепций и аналогий, которую он возвел в качестве защиты, начинала распадаться. Синклер знал, что, если он сейчас позволит этой безумной беспорядочности хлынуть в его мозг, он тотчас потеряет всякую связь с реальностью и будет вынужден отступать туда, откуда, быть может, нет возврата.
Синклер не видел, как к нему приближаются Уолд и два психиатра, ступая по движущимся, как в кошмаре, пустыням, словно по дну морскому. И лишь когда они коснулись его, он, наконец, оторвался от сумасшедшей панорамы, к которой был прикован, и попытался восстановить контакт с реальностью. Но это ему не удалось, и он покорно стоял, пока ему делали укол. Чуть погодя Незнакомцы стали для него более реальными и менее угнетающими; псевдоокружение - более понятным и начиненным невероятными истинами, которые он так и не смог ухватить и воспроизвести.
Его увели из этого царства сумасшествия в медленно успокаивающиеся заросли, которые расцвечивались узорами и контрастами теней и красок, намекавших на доступ к широчайшим сферам сознания и к существам, пребывавшим по ту его сторону. Но этот доступ так и не был осуществлен.
Оставалось всего два часа до посадки лайнера, когда Синклера наконец вывели из прострации, и хотя его все еще била дрожь, ему предстояло окончательно отрегулировать аппаратуру и подготовить посадочную сеть. Уолд стоял рядом с ним, помогая выполнять простейшие операции и ощущая болезненную жалость. Наконец Синклер махнул рукой в знак того, что работа кончена, и повернулся к доктору с бледной улыбкой:
– Я должен поблагодарить вас за то, что вы притащили меня оттуда. Нельзя сказать, что вы не предостерегали меня…
Уолд пожал плечами:
– Как вы сейчас себя чувствуете?
– Да у меня все перепуталось… я сбит с толку… Думаю, что после всего этого я никогда не буду прежним.
Уолд кивнул:
– Не правда ли, это похоже на ад: полно идей - и ни одного способа сообщить о них кому-либо? Вы зашли слишком далеко и без подготовки. Обычно мы пользуемся медикаментами, которые помогают сохранить достаточную объективность и в то же время сводят напряжение до минимума. Здесь это единственный способ уцелеть.
– Но как же может существовать что-то, настолько невозможное?
– Я не сомневаюсь, - отозвался Уолд, - что они задают такой же вопрос по нашему поводу и у них столько же надежды найти на него ответ. А истина в том, что ни мы, ни они не представляем собой что-то невозможное; мы только превышаем соответствующие ограничения в мышлении друг друга. Мы сами или мы вместе с ними как виды должны нащупать пути приспособления друг к другу, если мы вообще когда-нибудь поймем друг друга.
Уолд и Синклер стояли у здания маяка, наблюдая за сетью, которая была обманчиво спокойна, несмотря на мощь сфокусированных потоков силового поля, которые, извиваясь спиралями, уходили от сети вверх, в экзосферу. На уровне тропосферы собирались необычные облака Проклятой в ответ на яркий след пробоя, образованного в ионизированной зоне верхних слоев атмосферы концентрированным силовым полем, и незнакомый здесь гром перекатывался на большой высоте. А на поверхности планеты атмосфера оставалась спокойной, и даже голубой коронный разряд на игле маяка казался немым и покорным.
– Думаю, теперь-то вы поняли, как мы не можем вырваться из плена знакомых нам явлений, - сказал Уолд. - Мы ограничиваем свое воображение, огораживая его рамками стандартных вероятностей и возможностей. Мы не можем понять Незнакомцев или общаться с ними, потому что их поведение противоречит всей структуре усвоенной нами логики. Единственным мыслимым мостом между двумя нашими цивилизациями мог бы оказаться человеческий ум, не слишком жестко запрограммированный нашими сегодняшними логическими концепциями; если его поместить между обеими цивилизациями, можно было бы надеяться, что он научится если не примирять, то хотя бы признавать эти два взаимопротиворечашнх набора ценностей,
– Если бы нашелся человек с таким образом мыслей…
