Я видел, как вздулись на склеротической шее Морта гневные жилки, и добавил огня:
— Капитан, а ведь младший зистор, в отличие от вас, предлагает дело! Почему бы вам не использовать торпеду «ноль», специально для такой ситуации предназначенную?
Я поддержал салажонка, чтобы позлить Морта — ни я, ни Морт, да никто на ЛБ не верил в спасительные ультраторпеды, все новыми и новыми модификациями которых нас регулярно пичкали. Ничто не могло убить супра-ничто, кроме загадочной силы, заключенной в нем самом.
Но Энцел принял нашу пикировку всерьез.
— А нельзя… — он попытался встать с кресла, но от нового толчка осел в пушистый пластик. — А нельзя… придумать что-либо другое… Я думаю… торпеды не проходили испытаний… Нет ли другого выхода?
— Если цид-биолог Бибиоз… — начал было Морт, но я отрезал:
— Нет. Другого выхода нет. Но есть возможность испытать торпеды «ноль», ибо по счастливой случайности у нас на борту находятся как раз три члена Международного Совета Космонавтики…
Мне было смешно и горько видеть эти дрожащие старческие руки, воздетые в пародийном жесте академического голосования — хорошо, что они устроили открытое, а не тайное действо! — когда База содрогалась и раскачивалась от взрывов.
Все три члена МСК были «за». Энцел поднял руку последним.
— Действуйте, консул-капитан, — сказал я Морту. — Вы спрашивали, что делать-вам ответили. Вы ждали решения-вы его получили. Что же вы медлите?
— Эх вы, цид-биолог, — проговорил Морт сквозь зубы. — Ничего вы не понимаете и не поймете. Вам никогда не приходилось применять оружие «ноль». А мне приходилось…
И уже другим — обычным своим, лишенным эмоций, металлическим голосом консул-капитан скомандовал:
— Зистор Кол Либер, приготовить к пуску торпеду «ноль»!
Мир вокруг по-прежнему дрожал, и качался, свирепая морда Нерона заняла все экраны, и видно, было, как в черных неподвижных шарах его фасетчатых глаз многократно отражается кружок Базы, опоясанный мерцающими звездами разрывов. А этот чертов Кол все медлил, наводил прицел, откидывал, закрывал глаза рукой — словом, ломал какую-то непонятную комедию.
— Зистор Либер, я не слышу отзыва.
— Консул-капитан, разрешите передать выстрел Юлу Имперу.
— Запрещаю!
— Но у меня что-то с глазами…
— Я приказал вам стрелять, зистор Либер! И не cпрашивал о вашем самочувствии!
В это время по всей Базе тонко завыли сирены, а на всех пультах и дверных проемах зажглись огни общей тревоги. Через долю секунды пол станции мягко повело назад и в сторону, и по-заячьи заплакал звонок главного торпедного аппарата. Юл Импер, не дожидаясь приказа, сорвал пломбу и нажал кнопку.
Торпеда, судя по светящейся трассе, угодила Нерону куда-то под левую энергетическую плоскость, рядом с центральным нервным стволом.
Я и сейчас глубоко убежден, что торпеда «ноль», привезенная Энцелом, ничем не отличалась от предыдущих модификаций. Во всякой другой ситуации она не причинила бы супру ощутимого вреда. Но в тот момент игрою случая она подтолкнула события. То, что должно было случиться, случилось на минуту раньше. Нерон резко затормозил, описал круг на месте и стал тяжело заваливаться назад. Оглушительный вой прокатился по всем диапазонам СВЧ-овязи. Его можно было бы Назвать ликующим, если бы он не был криком смерти.
Вой оборвался. От супра повалил густой фиолетовый дым. Все было кончено.
Но вопль Нерона слышали не только мы. Трудно сказать, что уловили в нем подданные. И когда из фиолетового тумана, закрывшего горизонт, один за другим стали выдвигаться блестящие корпуса, нацеленные на нашу ЛБ, мы поняли, что все только начинается.
И началось…
Я, Морт Ирис, консул-капитан Летучей Базы номер тринадцать на планете Рубера, ненавижу военную форму. Ничто так не уродует душу и тело, как она. В ней я чувствую себя изгоем, отделенным от обычного мира.
Я чувствую себя брошенным во власть понятий и законов, противоречащих эравому смыслу и здоровой психике. Форма физически давит на, меня, жжет, я ощущаю кожей ее грубость и непререкаемый стандарт покроя. Только поздним вечером, одевая пижаму, я снова обретаю себя, способность мыслить, сомневаться, плакать и смеяться. По ночам я читаю свои любимые книги-нет, эти книги не принадлежат к разряду мировых шедевров. Это пухлые сентиментальные романы с длиннейшимд описаниями, возвышенными монологами героев, идиллическими сценами и благополучными концами. И никакой крови, никакого оружия, никаких убийств, никакой войны. Я читаю многотомные издания до самой побудки. Сплю я днем в кресле, мне надо немного: часв полдень, два часа-после обеда, час-вперед ужином. Все это знают-не то, что я делаю ночью, а то, что сплю днем-и никто в эти часы не смеет меня беспокоить.
Мое признание несказанно бы удивило подчиненных, а еще больше-высшее начальство. Они считают меня бездумным автоматом, сухарем и службистом, помешанным на Уставе и боевой технике. В какой-то мере они правы-что еще могло получиться из потомка восьми поколений кадровых военных, родившегося в полевом лазарете во время «электрической войны» в Агамах, в семь лет потерявшего сразу отца и мать вo время «черного десанта» на Кору, в двенадцать кончившего спецшколу «белых волчат» в Спарате, в семнадцать-Высшую военную академию в Лигви, а с двадцати восьми-кадрового офицера действующих и бездействующих армий?
Я прочитал как-то в историческом журнале об известном в старые времена маршале, который всю жизнь командовал кавалерийскими частями. У сына его было что-то вроде психического заболевания: он не переносил лошадей и всего, что как-то с ними связано, его мутило от запаха и вида конской сбруи, шпоры и нагайка вызывали судороги ног или рук. Если бы такая чудесная болезнь была у моего сына…
Однако всякий рассказ требует точности и последовательности, как и воинский доклад. Поэтому — по порядку и только факты.
Женился я рано и довольно романтическим образом-на девушке, которую спас из огня, медсестре наскочившего на мину неприятельского транспортера с ранеными. Вначале Сила Импер жила в моем подразделении на правах военного трофея, а после перемирия уже на правах моей законной жены. Она была бесстрашна и вынослива, как мальчишка, и в кочевой солдатской жизни лучшей подруги нельзя было и желать.
Мы очень хотели иметь детей, но понимали, что такая роскошь не для нас. Точнее, Сила так не считала, но я слишком хорошо помнил свое детство, чтобы обдуманно возложить бремя на неповинное существо. Тогда даже нам было ясно, что должен прийти конец бессмысленной мясорубке, и Сила, после долгих уговоров и слез, согласилась подождать еще немного.
