— Да, да. Бобры гораздо примитивнее дриопитеков, но они создают умнейшие гидротехнические сооружения, отлично действующие. Покойная жена всегда говорила, что я считаю хуже первоклассника. И это, к сожалению, так и есть. Но аппараты моей конструкции оказались лучше арифмометров всех прежних систем. Дело здесь, однако, не только в этом. Мы созданы далеко не такими, какими стали теперь. Первые киборги были попроще. Официальная наука именует их питекантропами. Они были созданы как системы, способные к самоусовершенствованию, — в этом все дело.
— Но кто же мог создать их?
— Их создали атланты.
— Жители Атлантиды?
— Да, представители того вида, который обитал на этом материке и навсегда исчез вместе с ним. К счастью, киборги ко времени катастрофы уже расселились по всей земле. Платон не знал, разумеется, что сам является потомком киборгов, но косвенное свидетельство сказанного у него есть, он пишет в одном из диалогов, что атланты посылали своих людей и в Африку и в Европу. Отражением подобных же смутных догадок являются и мифы о Галатее, о Пигмалионе.
— Я вижу, доктор Мигель, что в цепи, которую вы создали, не осталось как будто ни одного недостающего звена… Все это так неожиданно!.. А то, что я слышу это от вас, — это, может быть, всего удивительней. Вы, так решительно отрицавший возможность создания искусственного человека даже в далеком будущем, теперь приходите к мысли о создании его в далеком прошлом!
— Взгляды ученого должны быть именно взглядами, а не шорами на его глазах. Если в результате точного, неоднократно проверенного подсчета я прихожу к выводу, который противоречит моим прежним убеждениям, — значит, я должен расстаться со своими прежними убеждениями.
Родригес на минуту задумался, сделал глоток воды и продолжал:
— Впрочем, мне не пришлось действовать столь героически. Как вы знаете, основой моих формул был закон большого времени. Его идеи — по-новому осмысленные — и привели меня, в сущности, к моей нынешней теории антропогенеза. Да, вы правы, я утверждаю сейчас то, против чего раньше возражал. Но сейчас я вернее самому себе, сути своего учения, чем когда-либо. Ведь известны только две формулы Родригеса: о возникновении органического вещества и о возникновении организма. Третьей формулы Родригеса не существует, и я полагаю, что никому не под силу вывести формулу естественного возникновения «хомо сапиенс». Я искал ее, долго искал. Эти поиски и привели меня к тому, о чем вы узнали сегодня.
Он откинулся на спинку кресла, свел кустистые брови, прикрыл рукой глаза. Я встал.
— Я утомил вас, доктор Мигель. Простите меня.
— Погодите. — Он отнял руку от глаз. — Погодите, сеньор. Я поделился с вами своей идеей в надежде на то, что вы согласитесь помочь мне. В моей работе еще не все доведено до конца. А я очень стар, я искалечен старостью, мне одному это не под силу.
— Но ваши ученики?..
— У меня нет учеников. Лучших из них я пережил, остальные давно изменили мне. Если моя теория заинтересовала вас…
— Но я не ученый! Я только писатель, иногда посвящающий свое перо проблемам науки.
— Учености у меня хватит на целый институт. Так же как имен и званий. Чтобы завершить книгу, мне нужен именно такой человек, как вы.
Признаюсь, в какой-то момент я чуть было не согласился. Может быть, на меня действовало обаяние старого ученого, работы которого издавна вызывали мое восхищение. Может, действовала сила убеждения, стройность и последовательность его выводов. Возможно, впрочем, что мне просто-напросто польстило это предложение, эта перспектива сотрудничать с самим Родригесом, стать чуть ли не соавтором его!.. Подобно полководцу, собирающему разрозненные части своей почти уже разбитой армии, я с немалым трудом собрал остатки своего здравого смысла и сказал:
— Сеньор доктор, я должен быть откровенен. Я не считал возможным вступать с вами в спор, но признаюсь, что еще далеко не убежден в справедливости вашей теории.
— Вот и отлично! Мы будем спорить. Если вы опровергнете мои подсчеты — я по крайней мере буду спокоен: не буду тревожиться, что уношу в могилу свой клад. Но я смею надеяться, что это действительно клад и что вы в этом убедитесь. А споры помогут нам предусмотреть все возражения, и книга получится еще убедительней. Соглашайтесь! Или нет, не торопитесь с ответом. Обещайте мне только прийти завтра, в это же время. Я оставлю вас наедине со своей рукописью, вы почитаете… А сейчас я, действительно, немного устал. К тому же скоро должна возвратиться дочь, а она… Да, к сожалению, и она не принадлежит к числу моих единомышленников.
Я простился, сказав, что буду очень рад возможности ознакомиться с рукописью.
Внизу, у выхода, я чуть не столкнулся с высокой женщиной в черном. Ей было, наверно, лет шестьдесят, но сказать, что на лице ее «угадывались следы прежней красоты», я не решился бы: оно все еще было красивым.
Женщина внимательно поглядела на меня и протянула руку:
— Лючия Родригес.
Я представился.
— Прошу вас, — сказала она, открывая дверь в гостиную и проходя вперед. — Вы были у отца?
— Да.
— Вы знаете, что он болен?
— Нет, сеньора, я этого не знал. Напротив, мне показалось, что для своих лет он выглядит прекрасно. Если бы не паралич ног…
— Я говорю не о ногах…
«Да, к сожалению, и она не принадлежит к числу моих единомышленников», — сразу вспомнилась мне печальная фраза старика.
Лючия Родригес вздохнула, опустилась на тахту и жестом пригласила меня сесть в стоявшее рядом кресло.
— Сеньора, — сказал я, — гений вашего отца трудно мерить общими мерками. Я полагаю, что он неправ. Но даже его ошибки не менее удивительны, чем его прозрения. И если он увлечен своей гипотезой, — разве можно ставить в вину ученому такую увлеченность? Во всяком случае ум его смел и ясен.
— О, если бы это было так! Мне горько, сеньор, разубеждать вас в этом. Но это мой долг. С тех пор как отцом овладела эта ужасная идея, его разум померк. А может, наоборот: может, потому и родилась эта идея, что разум его уже ослабевал. Не знаю. Ему пришлось тогда оставить свой институт, он рассорился с друзьями. А в последние годы отец стал совсем невыносим. Ему все кажется, что кто-то украдет его идею, воспользуется его расчетами. Одного за другим он уволил своего секретаря, садовника, шофера. Потом мы остались и без медсестры, без горничной и кухарки. Все эти обязанности лежат теперь на мне. Я удивлена, что он согласился принять вас.
— Ваш отец, сеньора, был очень любезен. Более того, он проявил ко мне доверие, которого я ничем не успел заслужить.
