Два года работы увлекли людей, твердо уверовавших, что более фантастической мечты еще не приходилось претворять в жизнь. Я сам испытал это чувство: проект впечатлял. Мне казалось, ничего более значимого для всех нас не делалось с тех пор, как запустили искусственное сердце планеты — дейтериево-водородные станции на океанском дне.
И вот стряслось… Настоящая беда… Что станется с проектом, если тоннель будет затоплен? Миллиарды кубометров воды не так-то просто потом откачать. Я не говорю уже о том, что сооружение придет в полную негодность. Тогда, наверное, будет легче прорыть новый тоннель, чем восстановить старый. Значит, еще два года, ну год… Я теперь болел не только за судьбу проекта. Но еще и за Ольмина. И еще один человек ждал завершения работы с нетерпением… Все надежды Аиры связаны с возможностью управлять излучением звезд.
…Каждые пять минут я включал экран и старался хотя бы угадать контуры сооружения, спрятанного так глубоко, что проникающее излучение передатчиков информа едва достигало нижних горизонтов. По этой смутной картине только и можно было понять, что водопад расширял свое русло, целая река устремилась внутрь тоннеля, и поток набирал силу на глазах. Я наблюдал первые попытки определить масштабы катастрофы. Две автоматические морские «черепахи», опоясанные многотонными свинцовыми кольцами балласта (чтобы не втянуло внутрь!), приблизились к прорану и выполнили рекогносцировку.
За ними стала подтягиваться техника. Но все происходило как-то убийственно медленно. Час полета на эле заставил меня понервничать. Я видел, как от берега отошел транспорт, груженный гигантскими бетонными блоками и заградительными фермами. Как я узнал позже, на берегу еще не представляли тогда всей опасности.
— Частично размыт свод третьего тоннеля, — монотонно повторяла невозмутимая девица информа в ответ на мои вопросы, — техника спешит к месту катастрофы. Дежурный оператор ранен. Других происшествий не отмечено.
Я связался с институтом, но Ольмина не застал. Мне даже не потрудились ответить, где он сейчас. Я едва пробился к Телегину. Он холодно взглянул в мою сторону, его темные глаза были непроницаемы.
— Прилетите на место, сами узнаете, — пробурчал он и выключил связь.
Я погрозил кулаком. Мне оставалось десять минут полета.
Эль обогнул сопку и ворвался в последний распадок перед возвышением: за низким перевалом был Берег Солнца. Но третий тоннель был дальше. А то место, где разворачивались главные события, — это шельф у самого материкового склона. Я решил нырнуть на берег, сменить машину. На универсальном эле я мог подобраться к прорану. Мне подвернулась чья-то неплохая посудина. Я спикировал на нее, как ястреб: оставил свой эль — и свечой вверх.
Вызвал дежурного. Боже, чего стоило добиться от него нескольких слов! (Никто всерьез не принимал мои шансы в этой игре. Более того, я был лишним.)
— Да, там люди… — хмуро ответил он. — Ситуация нестандартная. Руководит Николай Карин.
— Карин! — воскликнул я.
Я хорошо знал молодого инженера из Болгарии. Он был еще и режиссером в придачу.
Это он рассказал мне, как во время первой киносъемки в его жизни, когда он еще и не думал об окончательном выборе жанра, очаровательная Соня Беланова убедила его. Нет, не словами. Снимался эпизод: Он и Она. Через минуту они должны расстаться. Они еще что-то говорили друг другу. Между ними прозрачный шлюз орбитальной станции. Слов уже не слышно: видно только Ее лицо. Она улыбается, пытается что-то сказать… плачет. В этот момент на лоб Ее упала прядь волос. Еще немного, и Она закроет глаза, тогда прощай лента, съемку придется повторять. Но две орбитальные станции разойдутся через минуту-другую. Дубль возможен только в принципе: съемка в космосе! Карин показал знаками: Соня, волосы мешают. И в тот же момент увидел, на руке ее кольцо, которого по сценарию быть не должно. «Кольцо!» — воскликнул он в отчаянии. И увидел: Беланова снимает кольцо, причем за кадром, так что камера этого не чувствует, освободившейся рукой поправляет волосы — и все это время играет… Да еще как! Ее лицо тогда заставило его поверить в чудо перевоплощения. И это было самым сильным впечатлением, которое когда-либо на него производило искусство.
Карин там… у тоннеля.
— Что с ним? — крикнул я, включив связь.
— Прекрасно себя чувствует, — ответил дежурный и, помедлив, добавил: — По-видимому, в отличие от вас.
Что со мной? Так сильно взволнован? День такой… просто такой день.
Дежурный доложил обо мне Телегину. Телегин — это машина, изобретенная Ольминым. Точнее, найденная где-то. Машина почти неумолимая, точная, как интегральное уравнение. В шутку говорили, что Ольмин никогда не бывает доволен собой, кроме тех разве редких случаев, когда поручает дело Телегину. Тот всегда действует «в духе Ольмина». И это у него лучше якобы выходит, чем у самого шефа.
Телегин вышел на связь. Спросил, что я собираюсь делать. Я ответил общими фразами, спросил о Карине. Что там происходит?..
На вопросы Телегин отвечал кратко, несколько скупых, скороговоркой произнесенных фраз ничего не проясняли. Я ломал голову: что же он собирается делать? И как вообще обстоят дела на третьем участке? Настал час, когда я стал сомневаться в Телегине: а вдруг он и сам не вполне отчетливо представляет положение?
Я решил на свой страх и риск: туда, скорее…
Вода была спокойной, прозрачной. В километре от берега еще ничто не наводило на мысль о катастрофе. Я вел машину над самым дном. Только серый песок, лишенный растительного покрова, груды камней и следы подводных бульдозеров нет-нет да и напоминали о том, что несколько месяцев назад здесь прокладывали тоннель. Дальше, я знал, своды его переходили в огромный подводный зал, где ленты охладителя отдавали тепло. Из этого зала, или камеры, как ее называли, разогревшаяся вода шла по другому тоннелю в океан.
На ее пути были шлюзы, контрольные створки, измерители, сигнализаторы: все это для того, чтобы следить за температурой каждого кубометра, за колебаниями в сотые доли градуса. Артерия несла поток, равный большой реке. Тоннель надежно изолировал его от океана — до поры до времени, конечно.
Постепенно расширяясь, артерия переходила в подводный канал, такой широкий, что скорость воды замедлялась. Отсюда начиналось медленное течение. Если бы тепло переносилось открытой на всем протяжении струей не избежать бы размыва грунта. Кроме того, образовалась бы мертвая зона, штормы и естественные течения уносили бы нагретую воду бесконтрольно в любом направлении, и это нарушило бы природные условия во всем районе.
