Но тут Царь Грозный сделал нечто совершенно неожиданное. Он топнул ногой по земле и стремительно отбежал на несколько метров в сторону. А из земли, в том месте, где он топнул, стал быстро расти холм. Через несколько мгновений стало ясно, что это не холм, а гигантская человеческая голова! Когда эта голова поднялась из-под земли полностью, она повернулась к ближайшей группе роботов и сильно дунула в них из обеих ноздрей своего огромного носа. Точнее сказать, так это выглядело для Кора — будто голова дунула. На самом же деле из носа головы вышел мощный электромагнитный импульс, который в ту же секунду сжег все электронные внутренности боевых роботов. Голова сделала поворот, прицелилась, и еще одна группа роботов повалилась на землю. Таким образом в считаные мгновения из строя были выведены все машины. На поле боя остались только предводители враждующих сторон — Царь Грозный и рыцарь Кор. А из открывшихся ворот крепости на боевых лизардах уже выезжала кавалерия царской дружины.
Кул-Дун, который во время сражения завис в небе над ближайшей рощицей, поспешил на выручку. Подлетев к месту битвы, он выбросил вниз «бороду» — черную прядь кератиновых волокон. Кор подпрыгнул, ухватился за нее, и Кул-Дун взмыл в небеса, неся на «бороде» рыцаря Олевича. Через озеро — назад, в родной спасительный лес.
— Вот так взяли в плен Царя Грозного… Тридцать роботов потеряли. Да еще и кораблик в виде мимохода подарили. Как, собственно, я ему и обещал.
— Ну вот, Кор, нет худа без добра! Отныне он будет знать, что тебе можно верить!
— Да… План-то был отличный. Если б не эта голова страшная. Откуда я мог знать, что она там есть!
— Ну, зато теперь знаешь. Это называется «разведка боем». А я вот что думаю… Слетаю-ка я опять в Солнечную систему, на Землю. Там народ знает толк в военной тактике. Они там только и делают, что воюют. Поищу какого-нибудь сочинителя, какой у них найдется сейчас получше, дам ему информацию про вашу войну. Он об этом художественное произведение напишет. А в нем, глядишь, и подкинет идейку, как с гигантской головой можно справиться.
— Ты там с ними сделки, что ли, заключаешь? Ты ему — фактуру для произведения, а он тебе — свежие идеи?
— По сути так. А по форме — нет. С сочинителями я вообще лично не встречаюсь. Это только все дело испортило бы. Они, понимаешь, такой народ — им, чтобы что-то интересное придумать, простор требуется, иллюзия свободы. Так что они меня воспринимают как всего лишь некий символ. А я с ними общаюсь телепатически, этого вполне хватает.
* * *
В городе Санкт-Петербурге в доме на набережной реки Фонтанки как-то вечером сидел за письменным столом девятнадцатилетний поэт. Перед ним лежал лист бумаги с каракулями, чернильными кляксами, какими-то вымаранными строчками и рисунками на полях — преимущественно дамскими профилями, неестественно вытянутыми по горизонтали.
«Новое надобно. Непременно новое! — думал поэт. — Доколе можно длить традицию: Ариосто, Вольтер, Карамзин, Херасков, Жуковский… Баллады, классицизм… Написать, пожалуй, в прозе? Да что-нибудь этакое, о новом! Вот ежели о вражде помещичьих семейств? Как помещичий сын лесным разбойником делается, наподобие британского Робина Худа! Или и вовсе — о Емельяне Пугачеве? Нет, все не то… Глубже бы… О просвещенном современнике! Как не приемлет он старого уклада, находя его притеснительным, и страдает от того…»
За окнами еще не стемнело, но в комнате уже горели свечи. Живописцы знают: если на картине требуется передать состояние безысходности — следует изобразить смешение света естественного со светом свечей… Молодой поэт взглянул в окно. Серое петербургское небо, мелкий густой дождик и туман. Ни дать ни взять, второй Лондон в наших азиатских палестинах… Но что это? Ужель крылатый конь мелькнул в облаках?!
Поэт потряс головой, поморгал глазами. Рука потянулась за пером, перо опустилось в чернильницу.
— Почему бы, впрочем, не продолжить традицию? Почему б не баллада? Почему б и не сказка даже!
Перо стало выводить на листе бумаги строки:
— У Юхом-хорю… (зачеркнуто). Мухом-морю… (зачеркнуто). Лукоморья.
У Лукоморья дуб зеленый.
Златая цепь на дубе том
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом…
— Ну, это понятно, — усмехнулся Кул-Дун, расположившийся на крыше дома напротив, — Юк-хом-о'Риу ему не выговорить. Защитный код входных цепей — этого ему тоже не понять. Пусть будет кот.
А поэт, подхваченный вдохновением, уже строчил и строчил:
— …И тридцать витязей прекрасных
На брег из волн выходят ясных,
И с ними дядька их морской…
— Многие категории он осознать не может, конечно, — думал Кул-Дун. — Но в целом воспринимает достаточно адекватно. Может, и получится добыть здесь новую идейку для Кора Олевича.
— …Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя.
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря.
— Нет, хорошо, хорошо воспринимает! — радовался Кул-Дун. — Про мимохода даже усвоил. Образ гигантской головы я ему тоже передал, а теперь пускай-ка он дальше сам пофантазирует — как такую голову можно победить. Подождем, послушаем…
Кул-Дун поднял взгляд вверх. Серое петербургское небо висело низко-низко над городом, но Кул-Дун знал, что чуть-чуть выше над этой серостью — бесконечность. Неисчислимое количество миров. И в каждом из них нужны новые идеи. А новых идей во Вселенной нет — это Кул-Дун тоже знал. Просто для каждого случая лучше всего подходит какая-то одна единственная. И иногда нужно, чтобы ее кто-то принес. Кто-то должен переносить идеи с места на место, как мотылек переносит пыльцу. Чтобы из старых идей рождалась новая жизнь.
* * *
Через 130 лет после описываемых событий, в городе Стокгольме женщина с улыбчивым лицом и печальными глазами напишет такие строки:
Снусмумрик появлялся в Долине весной, с рассказами о своих путешествиях и новыми идеями. Он наигрывал на губной гармошке песни, каких здесь раньше никогда не слыхали, — песни со всех концов света. А еще он был горазд рассказывать необыкновенные, невероятные истории. Ему было что рассказать, он знал многие потайные места и был знаком со многими существами. А однажды он показал жителям Долины свой флаг.
