Велька молчала. Эрвин понимал, как оскорбительно и фальшиво звучат его слова.
— Я зарабатываю эти деньги…
Еще хуже. Эрвина тошнило пошлостью и фальшью, и, к сожалению, он не мог остановиться.
— Ты без спросу лезешь в проблемы, которые совершенно тебя не касаются…
В этот момент зазвонил телефон. О, как хорошо, что он зазвонил. Эрвин, по крайней мере, получил возможность заткнуться.
— Алло, — сказал он резко и немного раздраженно.
— Господин Эрвин Тиккин?
— Да!
— Вы просили меня перезвонить. Многократно. Точнее, восемь раз.
Пауза.
Велька сидела, опустив голову, и не видела, как Эрвин разинул рот. Солнце по-прежнему било в окно, по-прежнему лоснились жирные стебли растений в вазонах-раковинах. Медленно кружилась муха над столом.
— Алло? Эрвин, вы меня слышите?
Низкий, но, в общем-то, совершенно обыкновенный голос. Не розыгрыш?
— Да.
— Вы по-прежнему хотите встретиться? У вас есть что мне сказать?
— Да.
— Кафе «Нептун», двенадцать ноль-ноль. Я вас узнаю.
Трубка замолчала. Эрвин положил телефон. Велька наконец-то выпрямилась, откинула волосы со лба, сделала движение, собираясь уйти…
— Прости, я тебе все объясню, — сказал Эрвин пересохшим ртом. — Обещаю. Только потом.
***
Вчера он нес девушку к морю на руках. Она весила не больше пятидесяти килограммов. А лет ей было, как выяснилось, шестнадцать.
Он хотел войти в воду, но, когда до линии прибоя осталось метров пять, она вдруг рванулась с неожиданной силой. Он не удержал ее, и она выскользнула из его рук на песок. Очень быстро, подтягиваясь на руках, кинулась к морю и через секунду уже исчезла, только хвост ударил по воде — судорожно и мощно.
И все. Остался брезент на заднем сиденье, мокрый, с приставшей кое-где крупной чешуей (а русалки роняют чешую, только когда болеют или нервничают). Остался диктофон. Собираясь на свидание в кафе «Нептун», Эрвин несколько раз проверил аккумуляторы. Потом взял запасные батарейки. Потом прихватил зарядное устройство.
Брезент из машины он предусмотрительно убрал. Вырулил из гаража; Велька смотрела на него через кухонное окно. Эрвин подумал, что по-хорошему — по-настоящему — следовало бы все рассказать ей сейчас. Все объяснить. Потому что нет никакой гарантии, что он вернется живым из кафе «Нептун». А если он не вернется — последним разговором в их жизни останется вот этот, несправедливый и уродливый, и Велька никогда не узнает, что Эрвин, по большому счету, был прав. А она — не права.
Он захотел ей все рассказать, но посмотрел на часы и понял, что опаздывает. Кафе «Нептун» находилось за городом, в холмах, скоростной туннель был на ремонте, а значит, ехать предстояло в объезд, по серпантину, забитому в этот час машинами, экскурсионными автобусами и грузовиками со щебнем. А Эрвин боялся подумать о том, что можно опоздать на эту встречу.
Он успел. Кафе открылось час назад, на стоянке было пусто. В дальнем углу, у входа на веранду, сидели две женщины средних лет. Они разговаривали, кивая друг другу поверх декоративных зонтиков, пальмочек, трубочек и прочего хлама, венчавшего коктейли в высоких стаканах.
Эрвин сел и заказал кофе. «Я вас узнаю», — сказал его собеседник. Двенадцать ноль две. Двенадцать ноль пять. Двенадцать ноль семь.
Его волнение готовилось перерасти в психоз. Что если приглашение было все-таки розыгрышем? Или хуже — провокацией? Он не знал, чего боится больше — того, что его телефонный собеседник явится, или того, что он не придет.
— Господин Эрвин Фролов?
Эрвин обернулся. Официант смотрел на него, улыбаясь.
— Вам просили передать…
Он протянул визитную карточку — белый прямоугольник без единой буквы, но с небрежным карандашным рисунком. Эрвин присмотрелся. Это была схема проезда от кафе «Нептун» к берегу моря, к месту, обозначенному жирным кружком.
Эрвин поблагодарил.
Дорога петляла. Несколько раз машина задела днищем о выступающие камни. На маленьком пляже, совершенно пустынном, стоял одинокий автомобиль странного вида. Присмотревшись, Эрвин понял, что это амфибия. У самой воды беспечно подрагивал на ветру яркий пляжный зонтик. Белые пластиковые кресла и круглый столик, будто перенесенные одним махом из недорогого прибрежного кафе, казались очень неуместными. В какой-то момент Эрвину показалось, что это оскорбительный намек.
Он вышел из машины и медленно подошел к столу.
— Садитесь, Эрвин Фролов.
Пластиковые ножки глубоко увязли в мелкой гальке. За кромкой прибоя, почти под ногами, гнили водоросли и мидии. На белом столе лежал браслет собственной конструкции Эрвина: металлический обруч, медная пластинка с выгравированным текстом. Застежка на шурупе, чтобы невозможно было снять без инструментов, сгоряча. Именно этот браслет он надел вчера на руку девушке в машине.
Эрвин положил рядом диктофон. Уселся, не глядя на собеседника.
— Вы боитесь?
— Я лезу не в свое дело. Это не вполне безопасно.
— И все-таки лезете?
Эрвин поднял глаза. Черная с проседью борода его собеседника закрывала половину лица и опускалась низко на грудь. Борода выдавала возраст. Зеленые глаза — ярко-зеленые, как листва — не могли принадлежать старику. В длинных волосах, по оттенку намного светлее бороды, седины не было вовсе. Нос выдавался вперед и походил на хищный клюв.
— У меня есть на то свои причины. Собеседник кивнул:
— Я с вами встретился, как вы хотели. Я сделал это, потому что вы купили, как я понял, восемь девочек и выпустили, предварительно допросив и надев на руку каждой такую штуку, — длинный палец с загнутым белым ногтем указал на браслет. — Я понимаю, что вы искали встречи со мной, и спасение девочек было всего лишь методом. Тем не менее вы их спасли.
— Вы не совсем правы, — Эрвину было трудно говорить. Когда-то вот так же трудно ему было выговаривать слова на огромной сцене, при большом скоплении народа, когда он еще школьником выступал на каком-то концерте. — Вернее, вы совсем не правы. Я выкупал их потому, что я не могу… — он запнулся. Речь была отрепетирована заранее, много раз он представлял себе, как произнесет эти слова. — Потому что положение дел с работорговлей волнует меня, кажется, гораздо больше, чем вас!
Он сказал и откинулся на спинку кресла. Может быть, не стоило с начала беседы идти на конфликт. Может быть, вообще не стоило сюда приезжать.
Три месяца назад он выгравировал на десяти медных пластинках текст письма, свое имя и номер телефона. Цены на живой товар все время росли, особенно на едва пойманных, «свежих» русалок. Конечно, доходяг, которые «вышли в тираж» в публичных домах, можно было купить по дешевке. Но Эрвин боялся с ними встречаться, боялся смотреть им в глаза и малодушно делал вид, что ничего не знает о «сезонных распродажах».
