— Это все слишком надуманно.
— А когда тиран умер, в стране случилась очередная смута, — распаленный Гусев не давал сбить себя с толку. — Потом была засуха, неурожай, голод и бубонная чума. И хотя в засухе и бубонной чуме диктатор был вроде не виноват, обвинили все равно его. Ну потому что кто-то же должен быть виноват и сколько можно вообще все это терпеть. Об этом можно написать сотню романов и снять десяток фильмов, но истинная мудрость рассказчика заключается в том, чтобы вовремя заткнуться.
— Но ведь все могло быть совсем не так.
— Как бы там ни было, в жизни все равно не бывает хэппи-энда, — сказал Гусев. — Потому что за успехом всегда следует провал, за удачей — разочарование, победы растворяются, их плоды идут прахом. И так по кругу или по спирали, или еще как-нибудь, но до самой смерти. Люди умирают, это вот самый правдивый конец.
— И вы хотели бы быть героем такой истории? — спросила Марина.
— Мы все герои такой истории, — сказал Гусев. — Даже если сами этого не осознаем.
Он затушил сигарету в пепельнице, и они пошли подписывать документы.
Следующим утром Гусеву позвонил Макс.
— Раздобыл я медкарту твоего Виленского, — сообщил он. — Ложная тревога.
— В каком смысле ложная? — не понял Гусев.
— Не клон и не родственник, — сказал Макс. — У вас даже группы крови разные.
— Понятно, — сказал Гусев. Видимо, информацию о втором клоне, Макс не нашел. — Пришлешь результат?
— Уже отправил. Могу еще чем-нибудь помочь?
— Пока нет.
У файла, присланного Максом, и файла, раздобытого Хомяком, было только одно общее место — имя и фамилия пациента. Видимо, кто-то из заинтересованных лиц уже успел подчистить информацию в сети. Как бы они и второго клона не подчистили, подумал Гусев. Но уже в реальности.
Уже через час Гусев нажимал указательным пальцем на кнопку звонка и надеялся на то, что этим субботним утром Борис Березкин окажется дома.
Дверь открылась.
— Привет, — сказал Гусев.
— Привет, — машинально сказал Борис. Сходство было поразительное, у Гусева на мгновение поплыло перед глазами. Не каждый день человек встречает свою полную копию. — А я вас знаю?
— Нет, — честно сказал Гусев. — Могу я войти?
— Вы хотите мне что-то продать?
— Нет.
— Зазываете в секту?
— Нет.
— Вам плохо?
— Нет.
— Тогда зачем вам входить?
— Чтобы поговорить.
— Но о чем нам с вами разговаривать?
— Ты не замечаешь во мне ничего странного, Борис? — спросил Гусев. Похоже, эффект узнавания работал только в одну сторону.
— Вы знаете мое имя и хотите войти в мою квартиру непонятно зачем, — сказал Борис. — Это достаточно странно?
Гусев снял бейсболку.
— А так?
— Э… ну…
— Принести тебе зеркало для сравнения? — спросил Гусев.
— Вы — мой родственник? — спросил Борис.
— Брат-близнец, с которым тебя разлучили в детстве. Я воспитывался в стае диких волков, а потом путешествовал с бродячим цирком и не переставал тебя разыскивать. Жил одной лишь надеждой снова тебя обнять. Не веришь, так давай будем родинки сверять.
— У меня не было никакого брата… Или был?
— Так я могу войти?
— Пожалуй, да.
Березкин проводил Гусева ну кухню. Вся необходимая техника на кухне наличествовала, но мебель была скорее функциональная, чем комфортная. Оно и понятно, мужчине для отдыха нужно удобное кресло и большой телевизор. А уж пожрать он себе и в спартанских условиях приготовит.
— Итак, в чем ваша история? — спросил Борис. — Вы на самом деле мой брат? Я вырос в детдоме, о родственниках ничего не слышал…
Гусеву стало стыдно. Мог бы понять, что у детдомовских это больная мозоль, и лучше бы на нее не наступать.
— Нет, извини, — сказал Гусев. — Не брат я тебе. Это я пошутил неудачно.
— Тогда кто вы?
— Тридцать семь лет назад я умер и меня заморозили в криокамере, — сказал Гусев. — А теперь меня разморозили. Ты что-нибудь слышал об этой истории?
— Может быть, — сказал Борис. — Это не вас вчера по телевизору показывали?
— Меня.
— Я смотрел краем глаза, наверное, поэтому сходства не заметил, — сказал Борис. — Так вы мой предок? Отец? Нет, отец вряд ли. Дед?
— Нет.
— Тогда почему мы так похожи?
— Я даже не знаю, как тебе сказать. Я, видимо, твой оригинал.
— В смысле?
— В том смысле, что ты — мой клон.
— Не слишком удачная шутка.
— Я не шучу. Хочешь, прямо сейчас съездим к врачу и анализы крови сдадим?
— Это какой-то розыгрыш?
— И снова нет. Так как насчет анализа?
— Зачем кому-то нас… вас клонировать?
— Именно это я и пытаюсь выяснить.
— И кто это сделал?
— Сей вопрос тоже в стадии выяснения.
— И чего вы от меня хотите?
— Говоря по правде, я и сам не знаю, — сказал Гусев. — Пару дней назад я совершенно случайно узнал, что у меня есть два клона. Один из них — ты.
— А второй?
— Второй мертв.
— Как он умер?
— Его убили, приняв за меня.
— За что вас хотят убить?
— Уже не хотят. Это было в рамках Черной Лотереи. Ты нормально в эти дни по улицам ходил?
— Я не ходил, я на этой неделе из дома работал.
— Повезло.
— Похоже, что так, — согласился Борис. — А дальше что?
— Я не знаю, — сказал Гусев. — Ты не помнишь, в твоем детстве не было ничего странного?
Клон пожал плечами.
— Детство как детство. Вполне обычное.
— Никто за тобой не наблюдал?
— Воспитатели.
Черт побери, подумал Гусев. Ну и зачем я сюда пришел? Что я ему скажу? Зачем я сказал ему то, что уже сказал? Зачем влез в его тихий уютный мирок и наследил там с изяществом гиппопотама? У меня ничего нет кроме подозрений, в которых я и сам-то не уверен.
Неловкое молчание нарушил Борис.
— Может, кофе выпьешь? — спросил он.
— Не откажусь, — сказал Гусев.
Клон включил кофеварку. Гусев наблюдал за ним, как завороженный. Смотреть на самого себя со стороны ему еще не доводилось.
Борис поставил перед ним чашку, взял вторую себе. Они сидели, молчали и смотрели друг на друга. Одинаковые и никогда не видевшие друг друга прежде.
— Значит, формально, я тоже Гусев? — спросил Борис. — Фамилию-то мне в детдоме придумали.
— Нужно больше Гусевых, — сказал Гусев. — Хороший и разных. Хотя вот с разными у нас здесь как раз и не очень.
— Есть вообще какие-нибудь идеи, кому и зачем это было надо?
— Нет, — сказал Гусев. Врать самому себе было несложно, в этом деле у него была огромная практика. — А вот скажи, ты мне веришь?
