— Напрасно, — с укоризною проговорил старик. — Покуда соберёшься, я ведь того… Много чего могу натворить. Другое дело, что вреда мне от твоих пуль мало, разве что эстетическое чувство пострадает.
— Ну, это требует проверки.
— Разумеется, разумеется. Зачем верить на слово старому почтенному призраку?
Тем более что он может быть и не старым, и не почтенным. И даже не призраком.
— Насчёт последнего не сомневайся, душа моя. — Старик опустил руку, и она прошла сквозь столешницу. — Бесплотен, следовательно, призрак. Дух. Хотя, конечно, призрачность есть категория непостоянная. — Он вытащил руку из столешницы и взял один патрон. — Классические «девять граммов в сердце»?
— Девять с половиной.
— Для вампира в самый раз, но тут не вампир, не вампир… — Он потерял интерес к патрону, и тот, проскользнув сквозь пальцы, покатился по столу.
Старик же замер, полуприкрыв глаза, словно задремал. Кажется, и не дышит.
— Вампиры, они разные бывают, — сказал Фомин, чтобы прервать паузу.
— Твоя правда, — встрепенулся призрак. — Природа переменчива. Всякий раз, когда думаешь, что объял необъятное, пни себя под зад, да покрепче. — Но пинаться не стал, а опять задумался.
Фомин решил терпеть. Молчит, ну и молчит. Молчаливый призрак. Снял со стены аркебузу, зарядил новыми патронами. Повесил назад — пусть повисит. Всё равно в нужный момент обязана выстрелить. Правило такое.
Наконец призрак додумал свою призрачную думу.
— Так и есть, свет рыцарства, так и есть! Сбылись мои опасения. Ошибся я.
— Это бывает.
— Бывает-то бывает, а всё равно неприятно. Помнится, лет этак восемьсот… нет, вру — девятьсот пятьдесят два, если точно, я тоже ошибся, но та ошибка — так, пустяк, всё равно цивилизация Ре-Моров зашла в тупик. Кто о ней помнит… Вот вы, доблестный рыцарь, помните цивилизацию Ре-Моров?
— Боюсь, нет. Я в то время, знаете, был в отлучке и многое пропустил.
— Не жалейте, ничего не потеряли. Тоже мне — цивилизация, не сумевшая приручить кошек! Её мыши и съели… Но в сторону воспоминания. Думал я, что это расстояние мне мешает разглядеть всё как следует. На пространственное марево грешил. — Призрак пригорюнился. — Хотел я явиться этаким роялем из кустов, сыграть финальную часть симфонии «Пришёл, увидел, победил» — а ничего не увидел. Не вышло из меня рояля.
— Рояль — инструмент древний, большой. Для одинокого путника — не самый подходящий. А в кустах быстро расстраивается — дождь, снег, ветер, — утешил, как мог, Фомин призрака.
— Были и мы рысаками, да укатали сивку кроличьи норки. Хоть послом идти в королевство Сиам. Только где оно, королевство, ныне…
— А правда, где?
— На дне моря, доблестный рыцарь. Гадам глубинным посол разве на зубок, а такой, как я, и вовсе ни к чему. Ладно, если не удаётся быть роялем, попробую исполнить партию балалайки. — Призрак запустил руку в складки тоги. Глубоко запустил, до лопаток. — Где же он? Только что был тут… Надо же, как всегда, рукавицы за поясом. Любуйтесь. Историческая реликвия. Настоящая, без подделок.
Реликвией оказался монокль. Зелёное стёклышко, золотой ободок, цепочка.
— Не узнаёте? Знаменитый изумруд Нерона. Тиран любил своих врагов отдавать на растерзание гладиаторам, львам, медведям, но — приелось. Иное дело демоны! И сквозь зелень изумруда смотрел он, как невидимые и неведомые другим твари терзают несчастных, осмелившихся противостоять его воле.
— Да? — Фомина больше интересовало другое: призрак, похоже, хорошо знал Межпотопье. Нерон, Сиам, рояль и балалайка… Много среди магов любителей старины. Бец-Ал-Ел — раз. Призрак — два. — Простите, а как вас зовут?
— Что значит имя, друг мой? Призрак — это призрак, хоть спиртом называй его, хоть нет, — продекламировал старик. — Заболтался я. В призрачном виде теряешь чувство меры. Я вам это Нероново око оставлю. Вдруг пригодится.
— Спасибо, — с чувством поблагодарил Фомин. — Я уверен, что теперь худшее позади.
— Впереди, — поправил призрак.
— Впереди?
— Конечно. Всегда лучше, если враг перед тобой. Вот сзади — действительно худо… — И призрак начал растворяться.
— Куда же вы? Только познакомились, пусть и односторонне, но… Вина не хотите ли? У нас вина разные, на любой вкус!
— Не искушайте, доблестный рыцарь, не время. Как-нибудь потом… — Голос становился ниже и ниже. И призрак окрасился сначала в багровые, под стать тоге тона и только затем растаял окончательно. Доплерово смещение?
Фомин прошёлся по залу: нервное напряжение требовало хоть какой-то разрядки. Несмотря на весёлость, даже некоторую дурашливость, радости на душе не было. Совсем не было. Да и чему радоваться? Ещё один союзник? Из чего это следует? Он взял оставленный призраком сувенир. На цепочке, на самом толстом звене, стояло клеймо. Четырехлучевая звезда в пятиугольнике. Да уж… Он посмотрел сквозь стёклышко. Всё расплылось в зелёном тумане. Нероново око, надо же придумать. Любят маги хорошую шутку.
Или приходил маг не подарить побрякушку, а предупредить, как это у магов принято, не в лоб, а обиняками. Что говорил Призрак? Опасность за спиной? Что у него, Фомина, за спиной? Прошлое? Друзья? Привычки? Идеалы? Чернил в чернильнице на все вопросительные знаки не хватит…
— Доблестный рыцарь, посланник Навь-Города просит принять его! — Вестовой пытался выглядеть бесстрастно, но за показным спокойствием угадывались тревога и недоумение.
— Проси. — Недолго ж они ждали с ответным визитом. Или так припекает, что не торопиться нельзя?
— Я рад видеть доблестного рыцаря во здравии и покое, — выспренно произнёс навьгородский посланник.
— Покой, досточтимый посланник, нам только снится! — Рыцарь сделал положенные три шага навстречу, а потом ещё шесть неположенных. И стоило.
— Ну, друг Сол, ты уцелел? — Вопрос дурацкий, но естественный.
— Уцелел, доблестный рыцарь. Иначе бы не стоял перед вами. — Толстый Сол стал ещё толще. Это хорошо. Феникс хоть и чистый, да клюёт больно…
— Посланник — это повышение?
— Какое, доблестный рыцарь… Временный я посланник, ненастоящий. Просто дело срочное, а никого другого поблизости не оказалось — чтобы и вас, доблестный рыцарь, знал, и навьгородцев.
— Опять бумагу принёс?
— Нет. Двадцать тысяч унций серебряной пыли. Доктор Гэрард настоял, чтобы именно — пыли.
— Прекрасно. Сегодня просто день подарков.
— Век бы таких подарков не дарить, — грустно сказал Сол.
Перед битвами она не волновалась — печалилась. Поскольку битвы эти в девяти случаях из десяти были с бывшими друзьями. А в десятом — с друзьями будущими. И каждая победа оборачивалась ничем. Не поражением даже, просто — ничем. Пустотой. Когда-то, давным-давно, действительно давно, когда она была не Панночкой, а маленькой девочкой, с рождественской ёлки принесли ей серебряный орех — большой, красивый, блестящий. Она берегла его, как самую заветную вещь на свете, не представляя даже случая, ради которого стоило разбить орех — разве что расколдовать прекрасного принца, превращённого мачехой в противного лягушонка. И вдруг орех раскололся. Вернее, не вдруг — сестра (была, оказывается, сестра!) толкнула её под локоток, когда она, затаив дыхание, любовалась заветным даром. Ах! Долго она ползала по полу, пытаясь собрать своё нещечко. Да пустое — вместо волшебного ореха перед нею были кривые серые стекляшки — изнутри-то игрушку никто не серебрил. Злая волшба.
