Я промыл гноящийся глаз, заправился антибиотиком и подхватил оружие, ожидая Ричарда.
Только бы батарейки у меня не сдохли, кончится у меня энергия – мы пропали. Англичанин
нагрузку на себя принял больше моей, хоть и не подозревает об этом, – только он ее без моих
толчков не потянет. А у меня и на толчки энергии едва достает. Черт…
– Давай живее! Вставай!
Глава 22
Солнце жжет. И ветер жжет, как солнце. Обжигает все – излучение и песок… все обдирает
кожу, вытягивая воду. А вода кончается.
– Видишь теперь, что я прав был, взяв с собой всю воду, что была.
– Прав был я, утверждая, что мы обессилим, таща ее, и с силами потеряем время. Мы потеряли
ночь, а теперь – теряем воду в жаре.
– Пятнадцать километров все же отмахали. Полпути прошли – пути, намеченного в плане.
Пополам и правоту поделим.
– Слава, нужно бросить оружие.
– Я ему предан так, что только оно меня бросить может.
– Я больше не могу.
– Идем.
– Подожди. Остановись…
– Идем!
Глава 23
Вспомнил вертолет, и в голове все, как винтом, порезало отчаянье. Батарейки кончились. Боль
стучится все громче, и я открываю ей голову, как дверь, думая только о ней. Суставы не гнутся и…
Британец упал лицом в горячий песок рядом со мной – прямо в пыль, прямо на камни. Солнце
дерет спину так, будто кожу сдирают. Я готовлюсь принять достойный конец, отдав последние
силы сдерживанию вламывающейся в голову боли.
– Я не встану, Слава.
– Встанешь.
– Ты тоже не встанешь.
– Встану. По крайней мере, постараюсь.
– Никогда не думал, что умру так.
– А я, Ричард, все время думал, что именно так умру. Иной смерти, не такой сильной и могучей,
меня просто не заполучить и в угол не загнать.
– Я никогда не думал, что проживу такую жизнь.
– А я думал, что именно такую и проживу, – иначе и быть не могло.
– Ты ни о чем не жалеешь?
– А смысл, Ричард?
Он мрачно усмехнулся в песок, сдувая пыль и сухо кашляя.
– Я так и не получил в жизни желаемого… ни женщины, ни ордена.
– Да я тоже… Вернее, – получил… только – не до конца.
– Как, не до конца?
– Да так… Орден мне дали за операцию и отобрали из-за того, что решили, что операции
вообще – “не было”. И с девушкой похожая история – вроде она у меня есть, а вроде и нет. Как и
все остальное…
– А что, остальное?
115
– Имя, лицо, страна… Вроде имя есть, а я им не зовусь, вроде лицо есть, а с ним не
показываюсь, и страна есть, только – я в ней не нахожусь. Ты понимаешь, я вроде есть, а вроде
меня и – нет вовсе…
– Боец невидимого фронта…
– Боец тишины. Тишины и тени. Ты только летал в небе, но был в свете. А я – скитался везде,
но был всегда в тишине и во мраке. Я был… А никто не знает, что – был…
– Я знаю. Я еще – есть и еще – знаю. Мне неизвестно твое имя, твое лицо, но известна твоя
душа.
– А мне твоя – не известна, хоть я и внедрился тебе в голову, выведал все, что мне было нужно,
вытянул все необходимые данные… Рад, что подыхаю именно с тобой, Ричард, хоть ты и мой
враг…
– Я не враг. Враждуют только наши командиры. И теперь, когда мы не живы не мертвы, можем
их просто стереть из памяти.
– Я бы рад, но – не имею права. Меня и похоронят под маской и под наименованием.
– Мне жаль.
– А ты не жалей. Нечего на такие штуки, как сожаления, время тратить.
Ричард замолчал. Только в молчании ждать смерти оказалось еще тяжелее, чем травить душу
воспоминаниями и сожалениями вслух.
– Слава, а у тебя были мечты?
– Только несбыточные.
Британец сжал зубы от боли, закрывая рукой лицо.
– И что за мечты?
На откровенность тянет… Точно смерть близится. Она дышит нам в затылок – и ему, и мне. Он
ведь обо всем подряд, а я – отвечаю. Это закономерность – в тюрьме и отморозок думать начинает
от скуки, а перед смертью и разведчик открывает душу от страха… нет, не секреты, конечно, а
просто – душу.
– Ты и правда хочешь знать? Или так, только бы не молчать?
– Правда хочу.
– Глупые у меня мечты, Ричард.
– Говори.
– Стыдно вообще.
– Перед смертью ничего не стыдно.
– Я все о светлом будущем мечтаю. Не верю, а все равно – мечтаю.
– Это не глупая мечта.
– А какая же?
– Это хорошая мечта… “Настанет день и час пробьет, когда уму и чести на всей земле придет
черед стоять на первом месте. При всем при том, при всем при том, могу вам предсказать я, что
будет день, когда кругом все люди станут братья!”.
– Бернс?
– Читал?
– Слышал просто. Я каждое слышанное слово запоминаю – напастью порой даже кажется
память такая.
Запоминать-то запоминаю, только… Часть стихов я на английском помню, а часть на русском –
в переводе Маршака…
– Согласен с ним?
– Согласен, но по поводу других строчек. “Вот этот шут – природный лорд, ему должны мы
кланяться. Но пусть он чопорен и горд, бревно бревном останется! При всем при том, при всем при
том, хоть весь он в позументах, – бревно останется бревном и в орденах и в лентах!”.
– Да, точно подмечено.
– А ты, Ричард, о сокровенной мечте мне напоследок поведаешь?
– Я летать мечтаю, Слава… И не на самолетах, а так… на крыльях.
– Еще глупее моей… Не думал, что глупее бывает…
116
– А еще… Если воевать, то всегда хотел воевать во вторую мировую.
– Да? Я тоже, Ричард. Великая была война… Только вот бомбежки я вам не прощу…
– Мы вас не бомбили.
– Германию бомбили, когда уже не надо было, когда уже все ясно было.
– Ты что из таких?
– Просто, страну жалко – сильно вы ее попортили.
– Ты там служил?
– Да не важно. Просто, думаю, что нельзя лезть в чужие страны, когда нет крайней нужды.
Думаю, и сюда мы зря полезли. Полезли мы с тобой на чужую землю друг с другом воевать и –
подохли друг с другом на чужой земле. А главное, – не друзьями и не врагами, неизвестно каким
образом и неясно при каких обстоятельствах… Третья мировая вся такая – черт знает как началась
и черт не знает как кончится…
В глотках у нас так пересохло, что мы оба замолкли, мрачнея. Только молчание мучает не
слабее жажды. Британец захрипел и откашлялся, стараясь избавиться от занесшего нас снаружи и
