Проблема вмешательства или невмешательства своей популярностью затмила даже самые последние открытия науки, даже исследования дальнего космоса отодвинулись на второй план. Только этой теме было посвящено целых семь заседаний Всемирного Совета ученых. Но скептики уже начали подбирать кандидатов для проникновения в прошлое;
Я не был добровольцем. Я бредил дальним космосом. Но однажды ко мне пришел очень старый человек и сказал:
— Знаешь, мальчик, я уже так стар, что не боюсь ничего. Но я хочу пожить еще. И тебе нужно обязательно жить еще больше, чем проживу я. Мне нисколько не жалко было бы, если бы пришлось отдать за тебя свою жизнь. Но в моей родовой памяти были только мирные люди, ни один из моих предков до двенадцатого колена никогда не служил в армии, так странно сложилась история моего рода. А в твоем роду, в интересующем нас времени, был предок, от которого могло зависеть будущее. Ни в коем случае я не в укор это говорю, но твой предок держал палец на пусковой кнопке…
И я стал Солнечным Ветром.
Изнурительные тренировки, зазубривание специальных терминов, что были в ходу в воинственном прошлом, тренажеры, отработка бесчисленных возможных ситуаций…
Потом прорыв в прошлое. Дважды я возвращался ни с чем, дважды не смог проколоть барьеры на своем пути. Не раз я плутал по прошлому, сбиваясь в родовых лабиринтах. По материнской линии я должен был разыскать своего далекого пращура, некоего Пита Уоттера…
Я вздрогнул при упоминании этого имени, и сразу за мной захлопнулось прошлое. А в зеркале я увидел лицо Пита. Так вот ты какой, мой пращур. Я без твоего спросу вселился в твое тело, изгнал из мозга твои воспоминания, расквартировался в нем своим сознанием. Но это произошло не по моей 'воле, так, видимо, заблагорассудилось времени — наказать нас обоих. Тебя за твои прошлые ошибки, меня за вмешательство в события. Ты, наверное, и сейчас еще бродишь, где — то посреди развалин, обреченный видеть только смерть, только пыль и прах. А может быть, возмущенное время, подержав в разрушенном с твоей помощью мире, выбросило тебя через три с половиной года на побережье островка? Может, ты живешь в своем теле, только не можешь проснуться? А если вдруг ты проснешься, как мы будем уживаться с тобой?
— Уживемся? — спросил я у отражения. — Ну конечно же. — И я подмигнул Питу Уоттеру, как еще недавно ему подмигнул доктор Скуек.
Через месяц в сопровождении все такого же недовольного и выговаривающего мне доктора я шел к геликоптеру, который должен был доставить меня в городок Глендайв, к родителям Пита. К моим еще более дальним предкам. Я шел в новый мир, совершенно незнакомый мне. Но мне нужно было жить в нем, в хорошем ли, неустроенном, только он должен стать моим. Потому что у меня была цель. До того конкретная, что иному может показаться обывательской. Я разыщу Дэниз, я обязательно найду ее, чего бы это ни стоило мне. У нас будет много детей, еще больше потомков. И когда — то обязательно родится Солнечный Ветер.
Я стоял в проеме люка и смотрел на доктора. Он что — то говорил, только я не мог разобрать ни единого слова в оглушительном хлюпанье лопастей. Пилот потянул меня за полу пиджака, такого же серого с блестками. как у Кравски. Мне вручили костюм вместе с паспортом об инвалидности. И это были единственные пока мои собственные вещи в этом мире…
Евгений Носов
И видит сны машина
Я не раз убеждался, что нет занятия более скучного и малополезного, чем дежурство, сколько бы мне ни пытались доказать противное. Сидеть ли, стоять, ходить взад — вперед в ограниченном стенами пространстве; читать ли, играть в азартные игры с машиной или чаевничать всю ночь напролет — все это и есть суть дежурства. Короче, занимайся чем угодно, потому как любое занятие здесь является работой. Даже сон. И остается только чисто процедурное — чтобы зарплату было не в тягость получать, — взглянуть мимоходом на какую — нибудь шкалу, кнопку какую нажать. А можно и не нажимать…
Мой бессменный напарник Андрей Лесик только и работает — что спит. Сколько раз он и меня подстрекал согрешить. И ведь всегда бьет логикой. Мол, если и случится сбой в машине во время дежурства, автоматика так взвоет, что поднимет всех солистов лунных серенад в окрестностях института. А выгорит что в машине, так она сама же устранит неисправность, защитит себя и все одно просигнализирует, как намочивший под себя младенец.
Все это я и сам знаю, потому что лично монтировал и испытывал автоматику, настраивал сигнализацию на истошный вой. Вот только… спать я люблю в тишине и интиме, с комфортом и с полнометражными снами. И меня совсем не устраивают, как Лесика, импровизированное лежбище из пары листов поролона, иллюминация да постоянное присутствие над ухом комара размером с трактор.
Для меня работа — это основное занятие и хобби. Сейчас же, когда машина построена, надежно спрятана под обшивку, опломбирована и с ней работают заказчики ее, меня убрали с глаз подальше. Чтобы я не совался к заказчикам с реформизмом и рацпредложениями. Так мотивировалась моя ссылка в ночные дежурства. И вот скоро уже два месяца я хожу около машины и только облизываюсь, как кот, путешествующий вокруг закрытой кастрюли с куриными потрохами. Всего и оставили мне, чтобы я подыскал себе занятие, более достойное, чем пустая трата времени. Какое еще может быть занятие, если я безо всяких рентгеновских лучей уже вижу рудиментарные органы, угрожающе разрастающиеся каверны и раковые метастазы во внутренностях нашей машины!
А Лесик для того и согласился на эти дежурства, чтобы день иметь свободным и целиком заниматься своим любимым делом — обменом, переобменом, куплей — продажей и еще всяческими манипуляциями с душами в твердых оболочках. Он библиоман. Жаль, что такой профессии нет ни в каком перечне, иначе Лесик, с его термоядерной энергией, давно бы уже занимал пост какого — нибудь доктора библиофильских наук. А я человек инертный; увлечения, требующие колоссальной траты калорий, мне противопоказаны. Может, имей я килограммы Лесика, тоже бы забесился с жиру?..
Но вот события вчерашней ночи, я думаю, должны положить конец моему схимничеству, и мне наконец — то разрешат еще поработать с машиной. Правда, сейчас я уже не уверен, что в ней надо что — то исправлять. Боюсь удалить рудимент, который может оказаться младенцем.
Вчера мы с Андреем до полуночи гоняли «теннисный мяч» по экрану дисплея — программисты из сострадания ссудили нам несколько ленточек и магнитных дисков с видеоиграми. Я приноровился принимать «мяч» на самый край «ракетки» и делал крученые пасы. Лесик же страстно боролся со сном, утомленный бурно проведенным днем, и проиграл мне подряд пять сетов. И только азарт держал его еще в вертикальном положении. Потом он все же сломался — обозвал меня, программистов и машину жуликами, прощелыгами, железными дубами и отправился на свое стеллажное лежбище. И сразу уснул, а его сиплый храп пытался соперничать с натужным гудением машины.
