Этот голос доносился до нее как мягкий ласковый шелест; она понимала слова Джеймса, хотя это было и очень странно; но ей казалось, что никто другой, кроме нее, не мог бы их услышать, настолько тихо, почти беззвучно долетали они до нее. И сейчас Мэджи совсем не боялась; она испытывала непонятное для нее самой ощущение, словно к ней, хоть это и было невозможно, подошел родней и близкий человек, с которым ничего не было страшно.
— Я не боюсь, Джеймс, — сказала она слишком, как ей показалось, громко. — Но я не понимаю, почему стало так светло в палатке, почему я вижу вас будто днем.
— Это очень просто, Мэджи, — прошелестел возле нее голос Джеймса-Коротышки, совсем так, как было раньше, когда он ей что-то объяснял. — Допустим, взошла луна, И стало светло. Но разве об этом вы хотели спросить у меня? — с мягким укором сказал он.
— Конечно, нет, — с готовностью согласилась Мэджи. — Скажите, почему Фред был так несправедлив? Вы знаете, в чем он меня обвинял?
— Знаю, Мэджи. Я все теперь знаю. И мне очень жаль, что Фред позволил себе незаслуженно обвинять вас. Он очень испорчен, Мэджи. Может быть, он не слишком даже и виноват в этом: его испортила скверная жизнь. И девушки, к которым он привык легко относиться.
Мэджи задумчиво посмотрела на него: наверно, это так, согласилась она.
— А вы, Джеймс, ведь вы не такой, правда? — спросила она затем. — Я знаю, я прочитала ваши письма, Клайд дал их мне. Это ничего?
— Конечно, ничего, — кивком головы подтвердил Джеймс Марчи. — Я написал в них то, что очень хотел сказать вам, но не мог… не умел. Это хорошо, что вы их прочитали. Так лучше, а то вы и не знали бы, как я любил вас, Мэджи. Возможно, думали бы, но не знали.
— А как же быть с вашей космической плесенью, Джеймс? — вспомнила она. — Фред хочет продать ее. Для войны. А Клайд не хочет. И я тоже.
Джеймс Марчи едва заметно улыбнулся:
— Самое главное, Мэджи, что вы и Клайд против этого. Остальное не важно. Вы так и скажите Клайду; Джеймс считает, что это не важно. Главное, быть человеком, для которого деньги не самое основное. Деньги, понятно, нужны, но не прежде всего. А для Фреда деньги — все. Ради них он готов сделать что угодно. Даже убивать.
Он на мгновение умолк. Мэджи слушала его западавшие в душу тихие слова, и ей казалось, будто Джеймс говорит то, что она передумала за это время сама, только не могла бы выразить так ясно. И от этого ей становилось легче, словно сердце освобождалось от тяжелого груза, и мучившие ее горькие сомнения уходили в сторону одно за другим, уступая место желанному покою,
— Это вы тоже скажите Клайду, Мэджи, — совсем уже тихо, как легчайшее дуновение ветра, шелестели почти неслышные ласковые слова Джеймса, каждое из которых она все же четко различала будто в чутком полусне. — И помните, что я очень, очень любил вас, любил всегда, с той самой минуты, когда впервые увидел… Любил… Очень любил…
Звуки его голоса совсем замирали, словно Джеймс куда-то уходил, отходил, исчезал… Еще раз Мэджи услышала, уже только догадываясь по знакомому звучанию все то же: «Любил…»
И открыла глаза, еще не понимая ничего, настолько жив был перед нею образ Джеймса Марчи, его голос, его лицо, его приветливые мягкие слова. Она даже едва слышно позвала:
— Джеймс!..
В палатке царило молчание, никто не отвечал ей. И было все так же темно, как и раньше, только чуть выделялся голубоватый квадратик пластмассового окошка. Тогда Мэджи поняла, что все это ей приснилось — и Джеймс Марчи, и задушевная беседа с ним. Огорченная, она долго смотрела в темноту: сон был такой хороший и совсем не страшный, хоть она и видела во сне человека, которого уже нет. Наоборот, он успокоил ее. Как все это удивительно странно. Джеймса ведь уже нет, а он говорил с нею будто живой. «Это вещий сон, и он говорил, что любит меня… любит…» В третий раз она уже не повторила этого, а только улыбнулась от ощущения полного покоя, который пришел к ней. И сразу же заснула без сновидений, крепко и глубоко…
А утром Мэджи проснулась от непривычного шума. Ей показалось, что кто-то мелко и настойчиво стучит в полотняные стенки палатки. Через несколько секунд она сообразила, что это идет дождь, который словно собирался с силами уже второй день и наконец вырвался из серой пелены туч, обволакивавших небо. По пластмассовому окошку палатки непрерывными струйками стекала вода.
Клайд Тальбот звал ее:
— Мэджи, пора вставать и собираться. Уже приехала машина.
— Как, разве уже так поздно? — удивилась она.
— Не слишком, но уже одиннадцатый час. Вы сегодня заспались, должно быть, из-за дождя.
— Ой, Клайд, если бы вы знали, что мне снилось! — вспомнила Мэджи. — Зайдите в палатку, я вам расскажу, пока буду складывать вещи!
Со стенографической точностью она описала ему свой удивительный сон, припоминая мельчайшие детали разговора, врезавшиеся ей в память так, будто она действительно беседовала с Джеймсом Марчи.
Клайд внимательно слушал ее, не прерывая ни одним словом. А когда она кончила, сказал:
— Сон вас успокоил, Мэджи, и это очень хорошо. А то, что говорил вам во сне Джеймс, шло целиком от вас самой.
— Я не понимаю, Клайд. — Глаза Мэджи стали круглыми от изумления. — Как — от меня самой? Ведь он говорил очень важные вещи, до которых я и не додумалась бы…
Клайд слегка улыбнулся:
— А вот вы проверьте. Вы спрашивали Джеймса о том, что давно уже решили сами, только не умели как следует сформулировать. А во сне чувства очень обостряются. И вы давали себе четкие ответы на все вопросы, приготовленные уже в вашем сознании ответы, словно бы это говорил Джеймс.
Мэджи задумалась. На лице ее было заметно сомнение.
— Может быть, — наконец сказала она. — Вы объяснили это совсем так, как раньше делал Джеймс. Значит, мой сон не вещий? — с огорчением спросила она.
Клайд пожал плечами:
— Разумеется, нет.
— И то, что Джеймс говорил уже не о Фреде, не о делах, а… — Она замялась.
Но Клайд понял.
— Это тоже, — ответил он. — Именно таких слов вы и ожидали от Джеймса. Особенно прочитав его письма.
— Может быть… — с еще большим сомнением повторила Мэджи.
«Наверно, Клайд говорит все очень правильно, и так оно, в общем, и есть. Но если можно еще без особых возражений поверить, что Джеймс Марчи во сне формулировал мои собственные неясные мысли, — думала Мэджи, — то когда он говорил, что любит меня, это было так хорошо и приятно, что уж никак нельзя допустить, будто он всего-навсего повторял мои догадки: ведь я только предполагала это, а он говорил прямо…» Но она не поделилась своими сомнениями с Клайдом потому, что есть вещи, которые может понимать только девушка, но они недоступны мужчине, даже такому умному, как Клайд Тальбот!
