Браганза сдвинул густые брови и уселся на краешек письменного стола:
— Да? Ну и каким же индейцем были вы, Хебстер?
— Тем, у которого достаточно мозгов, чтобы понимать: бледнолицые ни в малейшей степени не заинтересованы в том, чтобы спасать его от медленной и болезненной культурной анемии. А также тем индейцем, чьи инстинкты достаточно сильны и который до смерти боится новинок вроде огненной воды и не притрагивается к ней, даже чтобы спастись от змеиного укуса. Но при этом таким индейцем...
— Продолжайте!
— Таким индейцем, которого крайне интересовал прозрачный сосуд, в котором находилась огненная вода! Подумайте, с каким вожделением, должно быть, смотрел индейский гончар на бутылку из-под виски — нечто, находящееся абсолютно за гранью возможностей его с таким трудом освоенных технологий. Представьте себе, как он ненавидит, проклинает и боится вонючую янтарную жидкость, которая повергает наземь самых доблестных воинов, и в то же время жаждет обладать этой бутылкой, только без ее содержимого. Вот приблизительно как я вижу себя, Браганза, — тем индейцем, чье жадное любопытство светится ярким огоньком во мраке истерии племенных политиков и презрения отщепенцев. Я хочу как-нибудь отделить новый сосуд от огненной воды.
На Хебстера, не мигая, смотрели большие темные глаза. Браганза поднял руку и машинально подкрутил свои огромные усы. Проходили минуты.
— Ну что ж. Хебстер в роли благородного дикаря нашей цивилизации... — проговорил наконец сотрудник ССК. — В этом что-то есть. Однако что это означает, если смотреть на проблему в целом?
— Я уже говорил вам, — утомленно сказал Хебстер, хлопнув ладонью по скамейке, — что меня никоим образом не интересует проблема в целом.
— И вам нужна только бутылка. Я слышал. Но вы не гончар, Хебстер, вам совершенно не свойственна любознательность мастера. А что касается всех этих исторических примеров, о которых вы тут разглагольствовали, — так вам совершенно наплевать, если даже планета провалится в тартарары. Все, что вам нужно, — это прибыль.
— Я никогда и не декларировал альтруистических мотивов. Я оставляю глобальные решения людям, у которых достаточно хорошие мозги, чтобы преодолеть такого рода сложности — как, например, у Клеймбохера.
— Думаете, кто-нибудь вроде Клеймбохера сумеет с этим справиться?
— Почти уверен. С самого начала мы допустили ошибку — пытались прорваться с помощью историков и психологов. Но они были ограниченны либо в результате изучения человеческих обществ, либо — э-э, это, конечно, личное, но мне всегда казалось, что наука о мышлении привлекает главным образом тех, кто уже сам столкнулся с серьезными психологическими проблемами. Несмотря на то что подобные специалисты могут в ходе своей работы достигнуть такого понимания самих себя, что в конечном счете станут более приспособленными, нежели индивиды, у которых изначально было меньше проблем, я все равно считаю их слишком неуравновешенными для столь чреватого внутренним потрясением дела, как установление взаимоотношений с Пришельцами. Их внутренняя динамика неизбежно превратит их в Первачей.
Браганза цыкнул зубом и задумчиво осмотрел стену позади Хебстера.
— А Клеймбохера, по вашему мнению, это не касается?
— Нет. Только не профессора филологии. У него нет ни интересов, ни интеллектуальных корней в личностной или групповой нестабильности. Клеймбохер занимается сравнительным языкознанием. Он, в сущности, техник — специалист по основам общения. Я наблюдал за его работой. Он подходит к проблеме исключительно в терминах своего предмета — общение с Пришельцами вместо попыток понять их. Было уже слишком много замысловатых домыслов относительно сознания Пришельцев, их половой активности и социальной организации, о вещах, из которых мы не извлечем осязаемой и немедленной пользы. А Клеймбохер совершенно прагматичен.
— Хорошо. Вот только сегодня утром он стал Первачом.
Хебстер замолчал, осекшись на полуслове, и у него отвалилась челюсть.
— Профессор Клеймбохер? Рудольф Клеймбохер? Но он был так близок... он почти закончил... словарь первичных сигналов... он уже почти...
— Стал. Приблизительно в девять сорок пять. Всю ночь провел с Первачом, которого какому-то профессору-психиатру удалось загипнотизировать, и ушел домой в очень приподнятом настроении. Сегодня утром в середине первого занятия он прервал лекцию по средневековой кириллической письменности и... и начал гоготать. Он чихал и хрипел на студентов минут десять, как обычно это делают Первачи в состоянии сильного раздражения, потом отвернулся от них, как от безнадежных и никчемных идиотов, и с мрачным видом поднялся в воздух. Ударившись головой о потолок, потерял сознание и упал. Не знаю, в чем туг дело, может, это был испуг, волнение, возможно, уважение к старику, но студенты почему-то не связали его, прежде чем бросились за помощью. Когда они вернулись вместе с университетским сотрудником ССК, Клеймбохер уже пришел в себя и, чтобы выйти, убрал одну из стен Высшей школы. Вот фотография: лежа на спине и закинув руки за голову, он летит в западном направлении со скоростью двадцать миль в час.
Предприниматель, моргая, рассматривал маленький бумажный квадратик.
— Вы, конечно, связались с военно-воздушными силами, чтобы организовать погоню?
— А что толку? Мы это делали уже много раз. Он либо увеличит скорость и вызовет торнадо, либо упадет камнем вниз и забрызгает собой все окрестности, либо материализует внутри реактивных двигателей преследующего самолета что-нибудь вроде кофейной гущи или золотых слитков. Никому еще не удавалось поймать Первача во время его первой вспышки... не знаю, что они там вначале чувствуют. И при этом мы можем потерять все что угодно — от довольно дорогостоящего самолета вместе с пилотом до нескольких сотен акров плодородной почвы в Нью-Джерси.
Хебстер застонал:
— Но восемнадцать лет исследовательской работы!..
— Именно. Тупик. Все это ужасно близко к концу. Если мы не можем расколоть Пришельцев на чисто лингвистической основе, значит, мы не можем расколоть Пришельцев вообще. Точка. Самое мощное наше оружие действует на них, как трубочки для мыльных пузырей, а наши лучшие умы пригодны лишь для того, чтобы прислуживать им в качестве никудышных, виляющих хвостом идиотов. Но Первачи — это все, что у нас осталось. Может, мы сумеем договориться до чего-то разумного со слугой, раз уж не сумели с хозяином.
— Если не принимать во внимание, что Первачи, по определению, не говорят ничего разумного.
Браганза кивнул:
— Но поскольку они были людьми — обыкновенными людьми, — они, для начала, представляют собой надежду. Мы всегда знали, что, возможно, однажды нам снова придется прибегнуть к нашему единственному реальному контакту. Именно поэтому действуют столь строгие законы по охране Первачей; поэтому резервации Первачей, окружающие поселения Пришельцев, охраняются вооруженными подразделениями. Настроения линчевания перерастали в настроения погрома, по мере того как в людях росло чувство обиды и беспокойства. «Человечество превыше всего» начинает набирать достаточно силы, чтобы бросить вызов Объединенному Человечеству. И честно говоря, Хебстер, трудно сегодня сказать, кто выживет, если дело дойдет до настоящей схватки. Но вы — один из тех немногих, кто разговаривал с Первачами, работал с ними...
