- Нет, - сказал я. - Просить у них помощи - это только на самый крайний случай. Ведь обратного пути, скорей всего, не будет, мы отколемся от человечества - и конец.
- Все лучше, чем помирать, - сказал Хигги.
- Не надо кидаться очертя голову, - продолжал я уговаривать их обоих. - Пусть люди сперва сами все обдумают и сообразят. Может, еще ничего и не случится. Нельзя же просить у чужих убежища, покуда мы не знаем точно, что другого выхода нет. Еще есть надежда, что люди и Цветы сумеют договориться. Я знаю, сейчас все это выглядит довольно мрачно, но, если останется малейшая возможность, человечеству никак нельзя отказываться от переговоров.
- Какие уж там переговоры, Брэд, - сказал Джо. - Я думаю, эти чужаки никогда всерьез и не собирались с нами договариваться.
- А все из-за твоего отца, - вдруг заявил Хигги. - Если б не он, ничего бы этого не случилось.
Я чуть было не вспылил, но сдержался.
- Все равно случилось бы. Не в Милвиле, так где-нибудь еще. Не сейчас, так немного погодя.
- В том-то и соль! - обозлился Хигги. - Уж случилось бы, так не у нас, в Милвиле, а где-нибудь в другом месте.
Отвечать было нечего. То есть, конечно, я мог бы ответить, но такого ответа Хигги Моррису не понять.
- И вот что, Брэд Картер, - продолжал он. - Мой тебе добрый совет - гляди в оба. Хайрам так и рвется свернуть тебе шею. Думаешь, ты задал ему трепку, так это к лучшему? Совсем наоборот. И в Милвиле хватает горячих голов, которые с ним заодно. Во всем, что у нас тут стряслось, виноваты вы с отцом, вот как они считают.
- Послушай, Хигги. - вступился Джо. - Никто не имеет права…
- Знаю, что не имеет, - оборвал Хигги. - Но так уж люди настроены. Я постараюсь и впредь блюсти закон и порядок, но ручаться теперь ни за что не могу.
Он опять повернулся ко мне:
- Моли бога, чтоб эта заваруха улеглась, да поскорее. А если не уляжется, заройся поглубже в какую-нибудь нору и даже носу не высовывай.
- Слушай, ты…
Я кинулся к нему с кулаками, но Джо выскочил из-за стола. перехватил меня и оттолкнул.
- Бросьте вы! - гневно крикнул он. - Мало у нас других забот, надо еще вам сцепиться.
- Если слух про бомбу дойдет до наших, я за твою шкуру гроша ломаного не дам, - злобно сказал Хигги. Без тебя тут не обошлось. Люди живо смекнут.
Джо ухватил его и отшвырнул к стене.
- Заткнись, не то я сам заткну тебе глотку!
Он помахал перед носом у Хигги кулаком, и Хигги заткнулся.
- Ладно, Джо, - сказал я, - закон и порядок ты восстановил, все чинно-благородно, так что я тебе больше не нужен. Я пошел.
- Постой, Брэд, - сказал Джо сквозь зубы. - Одну минуту…
Но я вышел и хлопнул дверью.
Уже совсем смерклось, улица опустела. Окна муниципалитета еще светились, но у входа не осталось ни души.
Может, напрасно я ушел? Может, надо было остаться хотя бы затем, чтоб помочь Эвансу урезонить Хигги - как бы тот не наломал дров?
Но нет, что толку. Если бы я и мог что-то присоветовать (а что советовать? В голове хоть шаром покати) - ко всему отнесутся с подозрением. Видно, теперь уж мне никакого доверия не будет. Хайрам с Томом Престоном, конечно, целый день без роздыха внушали милвилцам - дескать, во всем виноват Брэдшоу Картер и давайте с ним поквитаемся.
Я свернул с Главной улицы к дому. Все вокруг тихо и мирно. Набегает летний ветерок, покачиваются подвешенные на длинных кронштейнах уличные фонари, и от этого на перекрестках и на газонах вздрагивают косые тени. В комнатах жарко и душно - окна всюду распахнуты настежь; мягко светятся огни, урывками доносится бормотанье телевизора или радиоприемника.
Тишь да гладь - но под нею таится страх, ненависть, животный ужас; довольно одного слова, неосторожного шага - и все это вырвется наружу, и начнется всеобщее буйное помешательство.
Жгучая обида и негодование мучит всех: почему мы, только мы одни заперты в загоне, точно бессловесная скотина, когда все на свете свободны и живут, как хотят? Возмутительно, несправедливо, бесконечно несправедливо: почему загнали, заперли, обездолили не кого-то другого, а нас? Пожалуй, еще и тревожно, неприятно ощущать, что все на нас глазеют, только о нас и говорят, будто мы и не люди вовсе, а какие-то чудища, уроды. И еще, пожалуй, всех точит стыд и страх, а вдруг весь мир вообразит, что мы сами повинны в своей беде, что это плоды одичания и вырождения или кара за какие-то грехи?
Не диво, если, влипнув в такую историю, люди жадно ухватятся за любое объяснение, лишь бы восстановить свое доброе имя, вновь подняться не только в собственных глазах, но и в глазах всего человечества и в глазах пришельцев; не диво, если они поверят чему угодно, и хорошему и плохому, любым слухам и сплетням, самой несусветной нелепице, лишь бы все окрасилось в ясные и определенные света: вот черное, а вот белое (хоть в душе каждый знает - все сплошь серо!). Ведь там, где есть белое и черное, там найдешь желанную простоту, тогда все легче понять и со всем удобней примириться.
И нельзя их в этом винить. Они не готовы были к тому, что случилось, оно им не по плечу. Долгие-долгие годы они существовали скромно и неприметно в тихой заводи, вдалеке от широкого русла, где неслась и бурлила жизнь большого мира. Крохотные событьица милвилского житья-бытия непомерно разрастались в их глазах, становились историческими вехами: кто же не помнит, как сумасбродный мальчишка, младший из Джонсонов, врезался на ветхом семейном фордике в дерево на Улице Вязов? Или тот день, когда вызывали пожарную команду, чтоб снять кошку мамаши Джоунс с крыши пресвитерианской церкви (никто и по сей день не понимает, как угораздило кошку туда забраться)? Или случай, когда дядюшка Эндрюс с удочкой в руках заснул на берегу реки - и бултых в воду! Спасибо, мимо проходил Лен Стритер и вытащил его; тут уж сон со старика слетел, он так наглотался воды, что на силу отдышался (и пошли рассуждения: а что понадобилось там Лену Стритеру, с чего это его понесло на реку?). Из таких крупиц и складывалась жизнь со всеми ее треволнениями.
И вот перед этими людьми предстало нечто большое, значительное, и они не в силах его постичь; то, что произошло, пока еще слишком огромно и непостижимо не только для них, но для всего человечества. Все слишком сложно, тут не отделаешься праздным любопытством, недоумением зеваки перед кошкой, бог весть как забравшейся на верхотуру, - вот почему им тягостно, неспокойно, в них разгорается досада и злость, того гляди - вспыхнет, прорвется открытой враждебностью, а тогда недалеко и до насилия… был бы повод для насилия, было бы на кого наброситься. Что ж, если придет минута, когда их ярость вырвется наружу, мишень готова - об этом постарались Хайрам Мартин и Том Престон.
