Однако отец не взглянул на Джоа, его внимание было приковано к звездоплану.
Дочери бури достигли верхней площадки пирамиды. Они потеряли телесность и были будто сотканы из света. Одна за другой вступали они в световой лифт и растворялись. Мария Паула, дочь бури из Медельина, шла в числе последних.
— Мама, пожалуйста! Что мне делать?
Голос матери разлился по ней любовью.
— Ты должна остаться здесь. Это — твое место.
В световом потоке исчезла последняя, сорок девятая дочь бури.
Всё.
И тут небо над Чичен-Итцей огласил пронзительный крик, в котором звучали страдание и боль, тоска и безысходность…
— НЕТ! — и Хулиан Мир бросился к лестнице.
— Папа!
Отец Джоа споткнулся, подбегая к лестнице, потом еще раз — на первых ступенях.
Но ярость и отчаяние заставляли его подняться и двигаться к цели. У подножия пирамиды дочь почти настигла отца.
— Папа, пожалуйста!
Хулиан Мир обернулся. На лице у него не было ни слез, ни страха. Его освещала счастливая улыбка.
Их разделяли пять метров почти вертикального подъема. С нимбом корабля над головой и в лучах лившегося с неба величественного света отец представился Джоа сказочным волхвом.
Она все поняла. И в знак согласия кивнула ему, но не смогла сдержать слез. Хулиан Мир спустился на те несколько ступеней, которые отделяли его от дочери, обнял ее, торопливо расцеловал. И нежно погладив по голове, пообещал:
— Мы вернемся.
Когда к Джоа подошел Давид, ее отец уже преодолел полпути. Он забирался наверх диагональными перебежками, так быстро, как только мог. Новые силы придавала ему решимость. Целеустремленность и воля, которые любому помогают справиться с самой трудной задачей.
У стен небольшого прямоугольного храма, венчавшего собою пирамиду, путь ему преградил луч. Он словно ощупывал вновь прибывшего. Сканировал его тело и душу.
Потом Хулиану Миру открыли доступ, и он растворился в недрах корабля.
— Папа, я тебя люблю… — шептала Джоа.
— Как… они берут Хулиана с собой? — Давид не верил глазам.
— Мама настояла. — Девушка оперлась на руку своего спутника.
Световой поток, служивший входом в корабль, погас. Затем перестала светиться сама тарелка, оторвалась от пирамиды и начала набирать высоту. Зрелище было столь же завораживающим, как и в момент ее появления.
Для судей это было поражением. Для хранителей — самым счастливым днем в жизни, хотя первый контакт получился совсем не таким, о каком они мечтали.
Давид обнял Джоа.
— Со мной все хорошо, — успокоила она его.
Шли часы. Но им казалось — минуты. Корабль вознесся над глазом урагана и продолжал подниматься, постепенно уменьшаясь, пока не превратился в точку, исчезающую в бесконечности. И в тот же миг откуда-то вынырнули два самолета, низко пролетели над ними и исчезли — пилоты поняли, что их присутствие уже не имело смысла. Джоа знала: боевые машины принадлежали ВВС США. Перед глазами всплыл образ полковника Ханка Тревиса.
Стоило звездолету скрыться из вида, как ураган мгновенно стих, словно его и не было, и в безмятежном небе засияло прекрасное, чистое полуденное солнце. Стрелки на часах вновь стали двигаться, а на тех, где имелся календарь, установилась дата — 23 декабря.
Более полутора суток спрессовались в мимолетный отрезок времени.
Эпилог
(Ночь перед Рождеством 2012 года, Майянская ривьера)
Кристалл, лежащий на ладони Джоа, снова был красным.
— Это ведь ты им сообщил, правда? — произнесла она тихо.
Она положила кристалл на тумбочку рядом с часами и газетой и повернулась к Давиду.
Их тела, еще влажные, перламутрово светились в полумраке.
— Как там будет моему отцу?
— Он же со своей любимой, и это — главное, а где они находятся — уже не имеет значения.
— Я себе представить не могу другой мир, на противоположном конце галактики или даже вселенной!
Их пальцы переплетались, плотно смыкались, размыкались, захватывали друг друга. С деликатным усилием освободившись из взаимного плена, кончики пальцев нежно кружили по ладоням, запястьям, скользили выше… У них это стало обрядом.
— Я люблю тебя, — прошептал Давид.
Джоа не ответила. Давида что-то тревожило:
— Я не знаю, что будет дальше.
— Давай сначала проживем эти две недели. — Она пожала плечами.
— Джоа…
Он поцеловал ее руку и прижал к своей щеке.
— Ты вернешься домой?
— Нет.
— Почему?
— Потому что все будет уже не так, как прежде.
— Но ты будешь не одна.
— Я знаю, что в Барселоне со мной будешь ты. Но тут… дело… во мне.
— Никто ничего о тебе не знает. Судьи долго еще будут приходить в себя, а хранителям некого теперь опекать.
— Разве?
— Ты имеешь в виду себя и оставшихся двух девушек?
— Да, и в первую очередь — именно их. Ничего не закончилось, и ты об этом знаешь. — Джоа старалась сгладить свою категоричность мягкостью тона. — Я остаюсь тем, кто я есть.
— Кем же?
— Странным созданием, представляющим особый интерес для одних, опасность — для других и вызывающим любопытство у большинства…
— Никто не причинит тебе вреда.
— Те же американцы могут снова попытаться меня похитить. Или кто-нибудь из судей, окончательно сбрендив, решит, что я не заслуживаю права находиться среди людей. Я не желаю жить в страхе, Давид. Не выдержу этого. Ты думаешь, если я вернусь в Барселону, у меня там будет нормальная жизнь? Я не смогу оглядываться после каждого шага или, того хуже, все время заглядывать под кровать. Да, рутина меня расслабит, а постоянное напряжение — сведет с ума.
— Значит, следует взять тебя снова под нашу опеку. Хранители продолжат свое дело, оберегая вас троих, хотя мы пока и не знаем, где находятся другие девушки.
— И так всю жизнь?
— Я готов.
— Милый, я не могу связывать тебя такими обязательствами.
— Не говори так, — помрачнел Давид. — Связывать обязательствами? Ты так это называешь?
— Мы будем видеться, когда ты захочешь или когда это будет нужно нам обоим, и каждая наша встреча будет чудом, каждый проведенный вместе день — блаженством, неделя — вечностью. Весь мир в нашем распоряжении, а современные технологии помогут нам быть в постоянном контакте.
— Но это же совершенно другое дело.
— Тем не менее, Давид, должно быть именно так. Иначе ничего не получится. Или я — не я.
— Мы…
— Мы должны, и может быть только так, а не иначе, — перебила она его.
