— З-зачем гоняли? — едва слышно выговорил Ксе; озноб тек по плечам.
Жень хмыкнул.
— Ты вообще в курсе, кто такая шакти?
— Н-нет.
— Это слово индейское, — глубокомысленно сказал Жень. — Или индийское? Блин, забыл, как правильно. И вообще неправильно. То есть говорят, что там, в ихних легендах, оно совсем не то значило, что теперь по науке. Короче, шактиман — это способность чего-нибудь делать. Вот я — воевать. А шакти — это способность чего-нибудь не делать. Или делать наоборот.
— Мать Отваги — это способность не воевать? — переспросил Ксе.
— Не воевать, когда можешь, — уточнил Жень. — Мамка всю холодную войну тянула как лошадь. Или еще защищаться — это тоже она. То есть потом Женька. То есть теперь никто… блин.
Он вздохнул.
— Ты чё, Ксе, — спросил грустно, — думаешь, богом быть круто?
Шаман поразмыслил.
— Нет, — сказал он со вздохом, — совсем не круто.
— И как ему не холодно по такой погоде в летнем плащике бегать?.. — вслух удивился Ксе, когда Сергиевский отправился, наконец, к себе домой, а они сели в машину, и Менгра дал по газам, ворча, что сил нет как спать хочется.
— Ему не холодно, — с улыбкой объяснил Ансэндар. — Он согревает себя сам, усилием… не знаю, как сказать… усилием души. Как бог. С действующим культом.
— Подумаешь! — вскинулся Жень. — Я тоже так могу! — и немедля начал стаскивать с плеч куртку обокраденного Санда. Ксе задумался, обнаружил ли Санд пропажу, и если да, а это наверняка так, то почему не звонит с возмущениями; погрузившись в размышления, он мимо ушей пропустил бурчание Менгры, и мурашки по коже побежали, когда тихоголосый Ансэндар почти рявкнул:
— Прекрати!
Жень пискнул и робко замотался обратно: Анса сердился редко, но выглядело это страшно.
— Ты истратил жертву, — по-обычному тихо сказал громовержец стфари. — Не по своей вине, Жень, но она была конечна и кончилась. Остальное — твои собственные силы. И они невелики.
Божонок понурился.
Шаман долго думал, как бы ухитриться его накормить, но так и не нашел способа. Доступный алтарь был всего один, в самом центре Москвы, открытый глазам толп народу, и, что гораздо хуже, в надежно охраняемом месте. Один раз они к нему подобрались, но теперь милиция Александровского сада наверняка получила ориентировки, и идти туда снова равнозначно было самоубийству.
Они остались гостями в огромном доме, изукрашенном с завалинки до конька и напоминавшем, как особняк Менгра-Ргета под Волоколамском, деревянный пирог. Но этот дом, поднявшийся на краю поля, среди фруктовых деревьев и убранных гряд, был еще больше — такой, каким положено быть дому стфари, в котором живет целый род. Владычествовала здесь старуха Эннеради, как две капли воды похожая на Кетуради; она действительно приходилась той дальней родственницей, принадлежа к громадному клану Менгры, но была куда разговорчивей и добрей.
Ксе с облегчением узнал, что за прошедшие годы рассказы Санда несколько устарели. Должно быть, переписанная, как сказал Даниль, языковая матрица помогала стфари стремительно осваиваться в новом мире. В мобильнике шамана садилась батарея; троюродный внук Эннеради Янгра нашел у себя подходящую зарядку и под благодарности Ксе воткнул вилку в розетку… Темные айсберги родовых домов плыли по океанам полей, и опоры ЛЭП, похожие на диковинные деревья, подходили к ним, а потом уходили дальше, за горизонт.
…Шаман аккуратно складывал фотографии по альбомам. Жень задумчивыми неподвижными глазами уставился на его руки — думал о чем-то своем. Ксе мог побиться об заклад, что знает, в каком направлении текут женины мысли. Он покачал головой, скептически поджав губы: с выкрутасами подростка он уже был знаком накоротке, и этот не нравился ему больше всего.
Начал Жень издалека, на следующий же день после столкновения с Псом; они обедали в покоях Менгры, и мальчишка долго жевал молча, почти невежливо пялясь на жреца и его бога.
— Я разузнавал, — говорил Менгра. — В этот институт не пускают посторонних. Их возможности велики, но благотворительностью они не занимаются. — Он хмуро хохотнул. — Как представлю, сколько может стоить такой же… разрыв между мирами…
— Но это будет уже не мечта, а цель, — сказал Анса, улыбнувшись. — Я думаю, что они на это способны. Даниль остановил Пса одним взглядом. Испугался он, как мне кажется, отнюдь не искусственных богов, а их создателя. Кто он ему?
— Что-то вроде наставника, — ответил Ксе.
— Понимаю.
— Я бы тоже мог их остановить! — зло сказал Жень, уставившись в чашку. — Всех! Даже Пса!
— Жень… — Ксе поморщился.
— Мог бы, — чуть улыбнулся Ансэндар. — Ты зря не веришь, Ксе.
Шаман вопросительно поднял глаза.
— У меня тридцать тысяч человек, — вполголоса сказал бог стфари. — У Женя — сто пятьдесят миллионов. Это невероятная мощь, Ксе, мне такое даже вообразить трудно.
Божонок, слушая его, улыбался хищно и алчно.
— Если бы он мог воспользоваться собственным культом, — договорил Анса, — то действительно на многое был бы способен.
— Но это невозможно, — равнодушно сказал Ксе. — Жень, ты же не пойдешь сдаваться жрецам…
Жень как-то странно на него покосился.
— Мне все равно нужны жрецы, — сказал он рассудительно и добавил с неожиданно мальчишеским запалом: — но не эти!
Тогда Ксе впервые заподозрил неладное, а потом, уже в одиночестве, сопоставил одно с другим и укрепился в своих подозрениях. Божонок только однажды действительно позволил шаманам помочь ему, воззвав к стихии, и тогда с ними был Арья, умевший наводить строгость; после же раз за разом Жень в опасных ситуациях отсекал Ксе от Матьземли, заставляя просто смотреть и злиться от сознания беспомощности. Стоило шаману порадоваться, что парень лишился обретенных сил и будет теперь хоть вести себя поскромнее, как бог войны предпринял вторую атаку.
Мыслил он стратегически — этого не отнять.
Ксе сложил альбомы в пакет и поднял глаза на подростка: тот сидел на диване боком, поджав одну ногу и вплетя пальцы в длинные волосы. Лицо Женя было грустным и потерянным.
— Вот, — сказал он полушепотом, — раньше все были. А теперь никого нет. Ксе…
— Что?
— Ты меня бросишь, да?
Шаман поперхнулся. Жень сполз с дивана на ковер и теперь смотрел на Ксе снизу вверх, закусив губу.
— Не брошу, — сказал Ксе почти через силу: он действительно не собирался этого делать, но бесконечно разубеждать Женя было утомительно.
— Правда?
— Правда.
— У тебя отпуск кончится. Работать вернешься и бросишь меня.
