— Прибыл на дежурство, мистер Флаксмен, — заявил он, почтительно поднеся пистолет к правому виску. — Готов приступить к уборке. Да оно и не помешает, как погляжу. Здравствуйте все, с кем не виделся.
— Вы не могли бы привести в порядок электрозамок? — холодно осведомился Каллингем.
— Нет. Только он вам и ни к чему, — бодро сообщил старик. — В случае чего можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.
— Скунсовый пистолет? — Няня Бишоп недоверчиво усмехнулась. — А барсуков он уже не берет?
— Тут такое дело, сударыня. Он пуляет шариками, начиненными таким запашком, какого не вынесет ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой шарик, сразу же скидывает всю одежду и бежит мыться. А то можно поставить на непрерывный огонь. Тут уж любая толпа разбежится.
— Верю, верю, — поспешно согласился Флаксмен. — Но скажите, Джо, когда вы стреляете, что происходит с… с игроками вашей команды?
Джо Вахтер хитро улыбнулся.
— В том-то и штука! Потому-то лучше моего верного скунсового пистолета оружия не найти. У меня носовой нерв поврежден, и я никаких запахов не чувствую!
Джо Вахтер неторопливо принялся за уборку, предварительно дважды заверив Флаксмена, что его верный скунсовый пистолет надежно поставлен на предохранитель.
Мисс Румянчик наращивала провод под руководством няни Бишоп, которая восхищалась ее ногтями — такие изящные и так удобно заменяют мощные кусачки.
Флаксмен, решительно отведя взгляд от двери с испорченным электрозамком, продолжал свое повествование.
— После смерти Цукки и его ассистента возник вопрос, что делать с тридцатью яйцеглавами. И тут на сцене появляется еще одна замечательная фигура — Хобарт Флаксмен, мой прадед и основатель издательства «Рокет-Хаус». Он был близким другом Цуккерторта, поддерживал его деньгами и советами, и Цукки назначил его директором «Мозгового Треста». Теперь он заявил о своих правах и указал, что яйцеглавы должны быть переданы под его опеку. Так и сделали. «Мозговой Трест» был переименован в «Мудрость Веков» и про него постепенно забыли. Однако преемники старого Хобарта продолжали начатое им дело. Яйцеглавы были окружены самым внимательным уходом и каждый день получали сведения обо всем, что происходило в мире, а также любые другие, какие могли их заинтересовать.
Флаксмен вдруг широко улыбнулся, а потом многозначительно произнес:
— И вот теперь нет больше не только писателей, но и словомельниц, так что последнее слово остается за тридцатью яйцеглавами. Вы только подумайте! Тридцать настоящих писателей, у которых было почти двести лет для накопления материала, для творческого роста и которые могут работать двадцать четыре часа в сутки! Ну как, няня Бишоп, мы готовы?
— Мы уже десять минут как готовы! — отозвалась она.
Гаспар и Зейн Горт посмотрели на стол. В дальнем его конце, опираясь на черный воротничок, стояло большое дымчатое серебристое яйцо. Рядом были разложены его «глаза», «рот» и «уши», но они еще не были включены в соответствующие розетки.
Флаксмен удовлетворенно потер руки.
— Погодите! — остановил он няню Бишоп, которая протянула руку к проводу, соединенному с глазом. — Я хочу представить его по всем правилам. Как его зовут?
— Не знаю.
— Как так — не знаете? — ошеломленно спросил Флаксмен.
— Вы же сказали, чтобы я принесла любой мозг.
— Я уверен, что мистер Флаксмен вовсе не хотел сказать что-то обидное по адресу ваших подопечных, няня Бишоп, — мягко перебил ее Каллингем. — Говоря «любой мозг», он имел в виду только, что они все в равной степени одаренные художники. А потому скажите нам, как мы должны называть этого яйцеглава?
— А! — воскликнула няня Бишоп. — Седьмой. Номер седьмой!
— Но нам нужно знать имя, — возразил Флаксмен. — А не номера, которыми вы пользуетесь у себя в Детской — что, замечу между прочим, мне кажется весьма бесчеловечным. Я искренне надеюсь, что персонал Детской не обращается с яйцеглавами, как с машинами, — это могло бы пагубно отразиться на их творческих способностях, внушить им мысль, что они всего только компьютеры.
Няня Бишоп задумалась.
— Иногда я называю его Ржавчиком, — сказала она наконец. — У него под воротничком есть желтоватое пятнышко. Я хотела принести Полпинты, потому что он самый легкий, но Полпинты начал возражать, и когда вы прислали мистера Ню-Ню, я выбрала Ржавчика.
— Я имею в виду его настоящее имя, — сказал мистер Флаксмен, с трудом сдерживаясь. — Нельзя же представлять великого литературного гения его будущим издателям как просто Ржавчика.
— А-а, — она на мгновение заколебалась, а затем решительно объявила: — Боюсь, я тут ничем вам помочь не могу. И самим вам этого выяснить не удастся, даже если вы обшарите всю Детскую и просмотрите все записи, какие только у вас имеются.
— Ч-Т-О?!!
— Около года назад, — объяснила няня Бишоп, — яйцеглавы по каким-то своим причинам решили, что хотят навсегда остаться анонимами. И заставили меня уничтожить все документы, где имелись их имена, а также спилить напильником надписи, выгравированные на каждом футляре. Даже если у вас есть какие-нибудь списки, вам не удастся установить, кому из них принадлежит какое имя.
— И у вас хватает дерзости спокойно заявить мне, что вы совершили этот… этот акт бессмысленного уничтожения, не получив на то моего разрешения?
— Год назад «Мудрость Веков» вас нисколько не интересовала, — гневно возразила няня Бишоп. — Ровно год назад, мистер Флаксмен, я позвонила вам и начала рассказывать об этом, но вы сказали, чтобы я не надоедала вам со всякими древними ископаемыми — пусть яйцеглавы делают все, что им заблагорассудится. Вы сказали — и я цитирую вас дословно: «Если эти хвастуны в жестянках, эти консервированные кошмары вздумали завербоваться в Иностранный легион в качестве штабных компьютеров или, привязав к своим хвостам ракеты, унеслись в космическое пространство, я заранее согласен».
Глаза Флаксмена слегка остекленели — то ли при мысли о шутке, которую сыграли с ним тридцать безымянных писателей, когда писатели были всего лишь стереокартинкой на книжной обложке, то ли потому, что он объявил консервированными кошмарами такую коммерческую ценность, как тридцать литературных гениев, способных к самостоятельному творчеству.
Тут снова вмешался Каллингем.
— Проблемой анонимности мы сможем заняться и потом, — сказал он. — Возможно, яйцеглавы сами изменят свое решение, когда узнают, что их ждет новая литературная слава. И даже если они все-таки предпочтут остаться анонимными, достаточно будет ставить на титуле их книг «Мозг номер один и Г.К.Каллингем», «Мозг номер семь и Г.К.Каллингем» и так далее.
