И вот они опять содрогнулись. Одна из них бессильно повисла. Гуро остался прижатым к чудовищу только одной лапой. Вот разогнулась и эта. Перевертываясь в воздухе, ничего не видя, но сжимая в одной руке кинжал, а в другой пистолет, — Гуро катился вниз, катился по густым ветвям гигантского дерева, ниже и ниже.
Густой зеленый мрак поглотил его. Он слышал треск ломавшихся ветвей, чувствовал удары об ветки, но не мог ничего сделать, даже не мог ни за что ухватиться, потому что окна его шлема были затемнены зеленоватой кровью стрекозы. Еще удары, уже мягче. Послышался уже не треск, а сочный хруст, словно бы лопались арбузы или тыквы. Еще миг — и падение остановилось. Охотник лежал на чем-то мягком и влажном.
Первым своим движением Гуро спрятал кинжал в ножны, а пистолет в кобуру. В этом вновь проявились его привычки и рефлексы бывалого путешественника и охотника. Что бы там ни было, а прежде всего нужно беречь оружие.
Потом он одну за другою тщательно проверил, перещупал свои конечности. Все было, к счастью, в порядке. Ни одного перелома, ни одного вывиха. Только болело плечо — видимо, от сильного удара о какую-нибудь ветку.
На ощупь Гуро нашел какие-то широкие, мягкие листья и протер ими стекло шлема. Теперь он видел.
Густые заросли папоротника. Мягкий, влажный грунт. Отдельные столбы деревьев погружались в сплошные тучи зеленой листвы, — настолько густой, что сквозь нее почти нигде не было видно неба. Раненая, если не убитая, стрекоза осталась где-то там, наверху. Здесь, внизу, было тихо и спокойно. Гуро был свободен, он мог возвращаться домой.
Это легко было сказать. Как возвращаться, куда? Никакой компас не мог помочь охотнику. Проклятая стрекоза несколько раз меняла направление полета. Гуро мог быть теперь на расстоянии всего двух-трех километров от ущелья, где лежал ракетный корабль. Но это расстояние могло быть и значительно большим. Однако, не самое расстояние усложняло дело, не оно было главным препятствием.
Куда идти, вот вопрос. Всюду одинаковые заросли, всюду лес. Связаться с товарищами по радио? Но маленький передатчик в шлеме Гуро обеспечивал связь на расстоянии пятисот-шестисот метров, не больше. Однако, Гуро попробовал все-таки озваться:
— Товарищи! Слышите ли вы меня?
Как и следовало ожидать, никто ему не ответил.
Гуро сел удобнее, собираясь о мыслями. В самом деле, что делать? Куда бы он ни пошел, какое бы направление ни выбрал, все равно, в девяносто девяти случаях из ста он не нашел бы ракеты. Ждать здесь? Чего, кого? Кто найдет его здесь, кто пойдет за ним? Кто знает, куда именно понесла его стрекоза? Сидеть и ждать помощи было бессмысленно.
Новая мысль прорезала мозг Гуро — и это было всего страшнее; на сколько еще времени ему хватит кислорода? Наморщив лоб, охотник припоминал:
— Он переменил резервуар с оксилитом сегодня утром. После этого он даже не снимал шлема. Впрочем, нет. Снимал, когда обедал. На обед ушло еще с час. Теперь — он взглянул на часы — половина пятого. Началась работа в десятом. Значит, пять с половиной часов он расходовал запасы своего кислорода. Оставалось еще шесть с половиной часов дыхания. Немного, совсем немного в его положении!
— Шесть с половиной часов, а затем — конец, — вполголоса произнес Гуро. — Хорошо было бы покурить…
Положение было безнадежным, Гуро рассеянно следил за тем, как покачивались перед ним кружевные листья папоротника. И в ущелье, где лежит ракетный корабль, листва папоротника покачивается так же безразлично, как и здесь. Какая бессмыслица!.. Спастись от опасности, вырваться из когтей гигантской стрекозы, прямо, можно сказать, выбраться из ее челюстей, — чтобы погибнуть здесь, в зарослях, задохнуться от недостатка кислорода?.. И это тогда, когда им удалось уже полностью выполнить свою задачу: найдены и инфрарадий, и ультразолото?.. Бессмыслица!
Лучше чем кто-нибудь другой, Гуро понимал, что такие размышления ничего не дают, только вредят, потому что отнимают драгоценное время. В особенности это было плохо в его положении, когда время его дальнейшего существования целиком зависело от количества кислорода в резервуаре скафандра. Каждая минута дыхания забирала какую-то часть кислорода — окончательно и бесповоротно. И когда он не расходует эту минуту дыхания разумно, осмысленно, не использовывает ее для опасения, — он сам отнимает у себя жизнь.
Гуро понимал все это.
— Стоп, товарищ, — сказал он себе. — Стоп, нельзя расходовать время и кислород на никчемное самокопание. Это самоубийство! Нужно решать, что делать…
Разумеется, нужно. Но — что именно? Допустим, человек заблудился в лесу. Он может попробовать определить, где у него юг и север, восток и запад, сделать отсюда выводы и двигаться, куда нужно. Что мог делать Гуро? Разве он знал, в каком направлении лежит ракетный корабль? Нет, он не знал ничего. Юг был для него тем же самым, что и север, что и восток, и запад. Всюду было неведомое, угрожающее, неверное, враждебное. Эти гигантские деревья, пальмы, папоротники, это непрестанное жужжание бесчисленных насекомых — все было чуждым, странным, все подчеркивало его оторванность от товарищей, друзей.
Даже привычные ему вещи, с которыми он свыкся как с самим собой, — теперь раздражали его, издевались над ним.
Вот взгляд Гуро упал на его ручные часы. И минутная стрелка, словно она только и ждала этого взгляда, начала быстро бежать по циферблату. Никогда, никогда в жизни ока не мчалась так! Никогда в жизни Борису Гуро не хотелось так, чтобы она замедлила свой бег, чтобы она застыла на месте!.. Каждое деление циферблата — частица истраченного кислорода, частица прожитой жизни, отбираемая автоматически от тех шести с половиной часов дыхания, которые еще остались ему. Нет, уже не шести с половиной, а шести с четвертью!.. Проклятая стрелка, куда ты спешишь? Остановись!
Гуро со злобой смотрел на часы. Где его быстрый и гибкий ум, который умел до сих пор находить выход из любого труднейшего положения? Почему теперь охотник стал таким беспомощным, почему он не способен ничего придумать для собственного спасения?.. Никого ему не нужно сейчас вытаскивать из беды, никому не нужно помогать, кроме самого себя. И он бессилен помочь самому себе!..
Да, он всегда находил выход из критических положений. Но разве мог он сейчас опереться на что-нибудь надежное? На товарищей, хотя бы они были и близко? Вообще, на людей, которые могли помочь ему чем бы то ни было… Раньше были люди, люди вокруг него, а теперь — он один. И никого. И ничего. Одиночество!
Большая сине-красная бабочка покружилась вокруг его головы и села на лист папоротника. Ее нежные крылья дрожали, несравненный рисунок их вобрал в себя самые лучшие краски с палитры природы. Бабочка медленно подвигалась вдоль листа, словно чего-то ища. Гуро молча смотрел на нее несколько секунд и вздрогнул. Ему показалось, что из-за дерева, которое образовало глубокий коричневый фон для нежных красок бабочки, что-то выглянуло. Охотник спохватился. Его правая рука лежала на расстегнутой кобуре пистолета, левая нащупывала кинжал. Что там такое?..
