Лучших проводников и охранников еще не придумали.
Стася шагала и думала — хорошо быть роботом, в тупую выполнять приказы и ничего не чувствовать при том, ни стоять перед мучительным выбором. Ведь Вит прав — нельзя Тео брать с собой. Но что его ждет, оставь его — рудники, смерть? Не помилуют точно. Не знают здесь ни милости, ни милосердия. И она, она причина его неприятностей, она сбила его с пути, отвратила от цели, пусть призрачной, но его. Вырвала парня из привычного круга и бросила, предала — вот что выходит.
Как с этим жить — понятия не имела. Как справиться с собой, смирить мятеж в сердце и душе, отдав себя не любимому, но долгу? Чем оправдать и оправдаться? И как груз на плечи свалился, придавил — шаги все медленнее тяжелее.
— Двигайся, — подтолкнул ее Вит. Тео обернулся — все ли в порядке.
И осенило — его нельзя взять с собой, но можно ей остаться.
И легче стало. Верно, правильно. Все что надо — передадут ребята. А она останется и пусть лучше будет жить ностальгируя по родине и родному миру, чем с осознанием вины перед Чижом, перед собой, предательницей бросившей в трудную минуту.
— Я останусь, — заявила Виту. Тот бровью не повел и неясно было услышал ли вообще.
— Сектор семь, — объявил лаборант.
Контейнеры встали на песок у кромки воды. Патрульные рассредоточились спиной к ним, лицом к гипотетической опасности. Сван через плечо покосился: что ж там такое они предкам доставили? И крякнул от неожиданности: водоросли, мальки то рыбы какой, то ли тритонов.
— Это чего? — озадачился.
— Пополнение популяции, — буркнул лаборант.
— А она есть?
На этот раз мужчина промолчал. Ян за него ответил:
— Инфузории точно уже есть.
— Что-то этот молодняк на бактерии не похож.
— Обезьяна на человека тоже не похожа, — заметил Борис.
— Ее труд облагородил, — фыркнул Иштван.
— Ага, а головастиков что до популяции макак облагородит?
Бойцы начали строить версии, перекидываться шутками и фантазировать. Один Николай упорно молчал и сверлил взглядом Ивана.
— Если со Стаськой что-то случиться, я тебя… — предупредил тихо. Но патрульные услышали, притихли. Капитан на него покосился:
— Сколько ты с нами? А все замашки древности не выветриваются.
— Это ты к чему? — развернулся всем корпусом к командиру и тот ту же позу принял:
— К тому, Чиж, что стращать меня не надо, без твоего зубовного скрежета хреново. Ты только узнал, а я месяц с этим живу, — процедил.
— И молчал?
— И дальше буду. И ты, и все остальные. После выхода мы сидим в боксе и ждем вывода группы, с которой ушла Стася.
— Интересно девки пляшут, — протянул Иштван, вставая рядом с Николаем.
— Темнишь, командир, — заметил Сван, мигом потеряв интерес к доставленным экземплярам. — Разборки конечно, не к месту, но блин, вопросов назрело — лопатой не разгрести. Какой бокс, капитан, с кого перепугу? Зачем, почему, чего мы ждали сидя в Центре и что будем ждать сидя в боксе?…
— Выхода ребят.
— Куда и когда? — подобрался Чиж.
— Как только, так сразу, Коля, а вот куда, узнаем, когда выйдут.
— Супер, — оценил Пеши.
— Мрак и туман, — парировал Чижов. — Допустим, ваш темный, темный урабора никак на свет выйти не хочет. Его дело. Вопрос: почему и мы втемную играть должны? И ладно мы — нами.
— Что такое приказ знаешь? Тогда не задавай тупые вопросы, сержант.
Николай лицом закаменел, прищурился недобро:
— Хороший ответ. Как раз в духе «древности».
— Ты не забылся? — не менее «ласково» посмотрел на него Иван.
— Кончайте ругаться, — влез Борис и даже между мужчинами встал, предотвращая схватку. Пока словесную, но видно — прелюдию к рукопашной. — Вы заметили: мы последние время только и делаем, что ругаемся. Это ненормально, ребята.
Сван потер затылок. Чиж и Федорович отвернулись друг от друга.
— А ведь он прав, — протянул Ян.
— Следующий квадрат — выход домой. Там помиритесь, — буркнул лаборант, прекращая дебаты.
Патрульные двинулись в путь, раздумывая на ходу.
— Иван, что ты знаешь, расскажи, ты же понимаешь, это важно для всех нас, — попросил Николай, смягчая тон. Капитан зыркнул на него и вздохнул:
— В том-то и дело, что ни черта я не знаю!
— А все-таки?
— Появился граф и эта. Первый ясно откуда и как, а со второй полная непонятка. Стасю тут же дернули в отдел, а эту поставили на ее место.
— Пытались понять, что к чему?
— Скорей всего.
— И что поняли?
— Жди, доложат, — фыркнул Иштван.
— Куда, кстати, Теофила дели? — спросил Ян.
— Домой отправили, загостился.
— Вот это правильно, — оценил Пеши. — Мужик нормальный, но хло-опотный.
— А меня двойник Станиславы интересует, вопросов много создает, — заметил Борис. — Причем, как она появилась и почему ее в группу вместо Стаси поставили, дело третье и не нашего ума…
— Не согласен, — буркнул Чиж, но его не услышали или сделали вид, что не слышат.
— … Мне другое любопытно: как мы не заметили подмены? Ведь ничего не заподозрили. Да, неадекватность, поведение странное, агрессия неприсущая женщине вообще, Стасе, в частности. Но ни у одного мысли не возникло, что она это не она.
— У графа возникла. Помнишь, он еще вопил: ведьма, вы все в опасности?
— Вот! Он, дремучий по сути человек это понял, почуял неладное, как мог пытался до нас донести, а мы всем составом уперлись в одно — это наш товарищ!
— Кто бы другое предположил?
— Я, — бросил Иштван. — Я тоже почуял не то с ней что-то.
— Капитан, что молчишь? — спросил Сван.
— Думаю, что в рапорте писать, куда и как она исчезла.
— Тоже огромный знак вопроса, — кивнул Борис.
— Слушаю вас и диву даюсь, — проворчал Чиж. — Прете по Пангеи и удивляетесь распылению какой-то гаргоны!
— Тебя это не удивило?
— Нет! Меня более важные моменты волнуют! Стася например! Вернусь и вытрясу инфу из вашего глубоко рассекреченного отдела. Я его еще глубже засекречу! И плевать, что потом: хоть списывайте, хоть расстреливайте!
— Дурак ты, Чиж, — бросил Иван. — И мысли у тебя дурные. Все-то тебе гадость мерещиться, репрессии какие-то, подвохи. Никак ты от своего допотопного мышления избавиться не можешь.
— А ты помоги. Не темни, а прямо скажи, как есть и что есть!
— Мог бы — сказал! И хватит мне тут истерить! Не на балу и не барышня!
— Угу. На балу у вас как раз, кавалеры, а барышне в дерме!
— Может, наоборот, в шоколаде, — примирительно протянул Ян. — Сидит где-нибудь в районе светлого капитализма в уютном ресторанчике, устрицы дегустирует, винцо вековой давности потягивает.
