Мужчина остановил проектор. Он держал бумажник на ладони, от чего казалось, будто мать стоит на ней.
— Кто это? — спросил он.
— Моя мать.
— Вы шутите. — Он передал бумажник женщине за стойкой, от чего вокруг его руки, проходившей сквозь защитное поле, засветилась радуга. — Считай-ка индивидуальные данные.
Она положила бумажник на горизонтальную панель. Голографическое изображение матери плавало над ней — золотое, улыбающееся. Потом оно потемнело: это лазер считывал невидимую информацию.
— Провожу опознание, — сообщил компьютер. — Имя: Циа Лисса. Профессия: танцовщица, Партонийский Имперский балет. Адрес не сообщается.
— Балерина? — хмыкнул мужчина. — Хорошенькая.
Хорошенькая? И это все, что он сказал после того, как они влезли в личную жизнь матери, словно прочитали страницу из дешевого голожурнала?
Женщина сунула бумажник в мой рюкзак и застегнула его.
— Все в порядке. Можете идти.
Я стиснула руку на лямке и закинула рюкзак за спину. Потом прошла в ворота для прилетающих. Зал был заполнен людьми — стоящими, сидящими, разговаривающими, смотрящими головидео, спешащими куда-то на движущихся дорожках.
— Тьфу! — Меня догнала Хильда.
— Что, тоже замучали?
Она нахмурилась:
— Им повезло, что нам приказано вести себя тихо как мыши.
Я улыбнулась, представив себе Хильду в виде мыши.
— Сколько у тебя времени до вылета?
Хильда тряхнула головой, и на лице ее появилось хорошо знакомое мне отсутствующее выражение — она справлялась у своего центра.
— Около двадцати минут.
Двадцать минут. И она улетит куда-то далеко.
— Жаль, что не можешь задержаться.
Хильда рассмеялась.
— Хейя, Соз. Ты становишься сентиментальной. — Она махнула рукой в сторону движущейся дорожки. — Проводи меня до выхода.
Мне не хотелось провожать ее. Не знаю почему, скорее всего из-за дурацкого ощущения, что, если она сейчас уйдет, мы никогда больше не увидимся. Мы шагнули на дорожку.
— Знаешь, ты и Рекс, а под конец и Таас — я ведь была с вами день и ночь, все время. Половину времени мы был одним сознанием. А теперь это прошло, — я пыталась озвучить мысли, туманом клубившиеся где-то по краям моего сознания. — Что-то кончается, Хильда. Только я не знаю, что именно.
— Кончается? — Мы скользили мимо стены в сторону сектора отправлений. — Странная ты сегодня, Соз.
Я заставила себя улыбнуться:
— Да уж…
Больше мы к этому не возвращались. Так, просто трепались. Она рассказала мне то, что знала про Тааса — он летал теперь с другой эскадрильей и пользовался репутацией опытного пилота.
— При встрече пожелай ему удачи от меня, — попросила я.
— Пожалуйста. — Она пожала плечами. — Хотя у тебя здесь больше шансов увидеть его.
— Я знаю. Все равно, сделай это для меня. На всякий случай.
— Какой случай?
Ответа на этот вопрос я не знала сама. Поэтому я заставила себя засмеяться.
— Ну, никогда не знаешь, куда тебя забросит судьба.
Когда мы добрались до сектора вылета, пассажиры Хильдиного рейса уже садились во флайбус. Пройдя под аркой-детектором, Хильда обернулась и помахала мне. Я стояла у ворот за пуле — , лазеро-и черт-знает-чем-еще непробиваемым стеклом в кулак толщиной и махала ей в ответ. Потом она села во флайбус, а еще через несколько секунд флайбус превратился в серебряную пулю, несущуюся от терминала к далекому лайнеру.
Я вернулась на дорожку. На этот раз я шагала по ней, добавив к ее скольжению свою скорость, так что перемещалась со скоростью больше десяти километров в час. Я не знала, почему так спешу — скорее всего просто хотела поскорее убраться из космопорта, места прощаний и отлетов.
Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до остановки поезда на магнитной подушке. Платформа покоилось на бетонной башне на уровне крыши космопорта. Направляющий желоб спускался с небес, тянулся вдоль нее и снова сворачивал в сторону и вверх, взмывая над космопортом фантастической абстрактной скульптурой.
К платформе подошел состав — хромированное веретено, с шипением распахнувшее передо мной и дюжиной других пассажиров свои двери. Через несколько секунд мы уже неслись к городу.
Большинство гражданских сошло в пригородах. При въезде в Штаб-квартиру КИКС мы остановились у платформы, охраняемой гвардейцами в бронекостюмах с лазерными карабинами в руках. Броня закрывала их целиком, превращая в великанов из зеркально-черного металла с матовыми экранами там, где полагалось быть глазам.
К этому времени в вагоне, кроме меня, не осталось ни одного человека в штатском. Когда гвардейцы вошли в вагон, все встали. Один из гигантов направился ко мне, лязгая подошвами по металлическому полу. Он — или она, понять это было невозможно — обратился ко мне механическим, отфильтрованным голосом:
— Документы?
Я повернула руку кистью вверх, и моя карточка скользнула из кармашка на рукаве мне на ладонь. Гнездо на запястье говорило о том, что я или телоп, или Демон. Прочесть реакцию офицера было невозможно; броня скрывала выражение его лица, а фильтр лишал голос эмоций. Он сунул карточку в коробочку на своем запястье. Я часто проходила такие проверки, но почему-то сегодня все это казалось мне странным, словно карточка подменяла меня саму.
Доступ в Штаб-квартиру получили все, находившиеся в вагоне. В этом не было ничего удивительного. Только кто-то слишком наивный мог бы попытаться проникнуть в город без надежных документов.
Я сошла у городского центра. Как только поезд отошел от платформы, ко мне подлетели несколько автоматических такси, наперебой предлагая свои услуги. Но я подошла к аэротрубе у края платформы. Она опустила меня на уровень земли, затормозив падение струями сжатого воздуха. Далеко не все любят этот способ спуска. Но мне это нравилось, точно так же как нравилось крутить фигуры высшего пилотажа — в этом был риск и вызов судьбе, а может, мне просто нравилось, когда адреналин ударяет в кровь.
Теперь порция адреналина была мне очень кстати. Странный вызов моего брата, унизительные обыски при въезде в Дьешу, прощание с Хильдой, безликие гвардейцы в броне — все это оставило меня с неприятным чувством словно я сама понемногу превращаюсь в машину, а все человеческое во мне перекочевало в карточку-удостоверение.
При выходе из нижнего вестибюля я купила себе зеркальные очки. С моей стороны они были прозрачны, хотя и приглушали жестокое дьешанское солнце, а всякий, смотрящий на меня, увидит только темную, зеркальную полосу поверх моих глаз.
