– Нам нужен биореактор, – сказала Урсула Владу. Они работали над преобразованием в реактор одного из эктогенных баков, наполняя его пористым животным коллагеном и дополняя клетками из костного мозга Ниргала в надежде сгенерировать массу лимфоцитов, макрофагов и гранулоцитов. Но у них не получалось заставить циркулирующую систему работать правильно, или, может быть, дело было в межклеточном веществе, они и сами не знали. Ниргал оставался их живым биореактором.
По утрам Сакс обучал детей химии почв, когда был учителем. И даже иногда выводил их из классной комнаты работать в почвенных лабораториях, где они вводили биомассу в песок, а потом тележками свозили его в теплицы на берегу. Это была интересная работа, но Ниргал воспринимал ее словно в полусне. Краем глаза он замечал Саймона, который упрямо прогуливался снаружи, и тут же забывал обо всех своих делах.
Несмотря на лечение, Саймон шел медленно и неловко. Фактически он еле плелся, с трудом переставляя не сгибающиеся в коленях ноги. Однажды Ниргал догнал его и встал рядом на последней дюне у самого пляжа. Кулики бегали туда-сюда по влажной отмели, преследуемые белыми полотнищами пенящейся воды. Саймон указал на стадо черных овец, пощипывающих траву между дюнами. Его рука поднялась, словно бамбуковая перекладина. Дыхание овец оседало в траве морозными облачками.
Саймон сказал нечто, чего Ниргал не уловил: старик уже с трудом шевелил губами, и некоторые слова ему было сложно произносить. Возможно, это делало его еще более тихим, чем обычно. Он попытался снова и снова, но, как бы он ни старался, Ниргал не мог понять, что он говорит. Наконец, Саймон оставил попытки и пожал плечами. Они стояли, глядя друг на друга, немые и беспомощные.
Когда Ниргал играл с другими детьми, они одновременно и принимали его в игру, и сохраняли дистанцию, а его мысли метались по кругу. Сакс даже сделал замечание по поводу его отсутствующего вида на уроке.
– Концентрируйся на моменте, – сказал он, заставляя Ниргала вслух читать циклы круговорота азота или погружать руки глубоко во влажную черную почву, с которой они работали, учась правильно замешивать ее, разрывая длинные нити цветущих диатомных водорослей, а также грибы, лишайники, тину и все невидимые микробактерии, которые росли на них, чтобы равномерно распределить все это между заскорузлыми комьями песка.
– Размешивайте это все по возможности равномерно. Сосредоточьтесь. Концентрируйтесь. Осознанность очень важна. Посмотрите на структуры под стеклом микроскопа. Вот эта, прозрачная, словно рисовое зернышко, это хемолитотроф, Thiobacillus denitrificans[9]. А вот немного сульфидов. Так что же произойдет, когда первые съедят последних?
– Оксид серы.
– И?
– Азот уйдет из соединений.
– Как?
– Нитраты в азот. Из земли в воздух.
– Очень хорошо. Это очень полезный микроб.
Так Сакс принуждал его концентрироваться, но цена была высока. К полудню, когда уроки окончились, Ниргал был совершенно измотан, а после полудня ему уже трудно было заниматься чем-то еще. Потом у него попросили пожертвовать больше костного мозга для Саймона, который лежал в госпитале безмолвный и растерянный, глядя на Ниргала с виноватым видом. Ниргал заставил себя улыбнуться и сжал пальцы вокруг бамбукового предплечья Саймона.
– Все нормально, – сказал он ободряюще и лег рядом. Хотя Саймон, очевидно, делал что-то не так, был слишком слаб, или ленив, или каким-то образом не желал выздоравливать. Никак иначе Ниргал не мог объяснить себе его состояние. Ниргала укололи в руку, и рука онемела. В тыльную сторону запястья ввели иглу капельницы, и через некоторое время оно тоже онемело. Он откинулся на спину, стараясь оцепенеть полностью, стать просто еще одним элементом медицинского оборудования. Часть его ощущала большую иглу для забора костного мозга, протыкающую кость в плече. Не было ни боли, ни даже ощущения собственной плоти, только давление на кость. Потом прошло и оно, и Ниргал понял, что игла вошла в мягкие ткани кости.
На этот раз операция не помогла. Саймон был совсем плох, он уже не выходил из госпиталя. Ниргал посещал его время от времени, и они играли в «Погоду» на планшете Саймона, нажимая на кнопки, чтобы сбросить кости, и радуясь, когда выпавшие единицы или шестерки перемещали их в следующий квадрант Марса, где климат был абсолютно другим. Смех Саймона, всегда очень тихий, теперь стал лишь легкой улыбкой.
Рука Ниргала болела, и он плохо спал, ворочался с боку на бок всю ночь, вставал, горячий и потный, боясь неизвестно чего.
Однажды Хироко разбудила его, едва лишь он заснул, и повела вниз по закручивающимся ступеням и дальше, к госпиталю. Полусонный, он слегка наваливался на нее. Она была так же безучастна, как и всегда, но с удивительной силой поддерживала его одной рукой за плечи. Когда они прошли мимо Энн, сидевшей в приемной госпиталя, что-то в ее позе заставило Ниргала задаться вопросом, что Хироко делает в деревне посреди ночи, и, охваченный ужасом, он попытался проснуться окончательно.
Угловатая комната госпиталя была залита ритмично пульсирующим светом, будто сияние пыталось вырваться отовсюду. Голова Саймона покоилась на белой подушке. Кожа его стала бледной и восковой. Он выглядел тысячелетним стариком.
Повернув голову, он увидел Ниргала. Темные глаза жадно скользнули по лицу мальчика, будто пытаясь проникнуть внутрь, перепрыгнуть разделявшее их расстояние. Задрожав, Ниргал поймал темный пытливый взгляд и подумал: «Ладно, иди ко мне. Давай, если хочешь. Давай».
Но это было невозможно, они оба поняли это, и оба расслабились. Слабая улыбка скользнула по лицу Саймона, он с трудом потянулся и взял Ниргала за руку. Теперь его взгляд блуждал, изучая лицо Ниргала с совершенно другим выражением, будто он пытался найти слова, которые помогут Ниргалу в будущем, будто он пытался сказать все, чему научился сам.
Но и это было невозможно, и снова они оба это поняли. Саймон должен был оставить Ниргала его судьбе, какой бы она ни была. Он ничем не мог помочь Ниргалу.
– Береги себя, – наконец прошептал он, и Хироко вывела Ниргала из комнаты. Она провела его сквозь тьму обратно в спальню, где он забылся глубоким сном. Саймон умер той ночью.
Это были первые похороны в Зиготе, и первые похороны, которые видели дети. Но взрослые знали, что делать. Они встретились в одной из теплиц, среди рабочих столов, сели в кружок вокруг длинного ящика с телом Саймона. Все передавали по кругу фляжку с рисовым ликером, и каждый наполнял рюмку соседа. Они выпили огненное зелье, и старшие встали и пошли вокруг ящика, взявшись за руки, будто затягивая узел вокруг Энн и Питера. Майя и Надя сидели по бокам Энн, обнимая ее за плечи. Энн казалась парализованной, Питер был безутешен. Юрген и Майя рассказывали истории о легендарной неразговорчивости Саймона.
– Однажды, – начала Майя, – мы ехали в марсоходе, и вдруг взорвалась канистра с кислородом, проделав дыру в крыше кабины. Мы бегали в панике и кричали, а Саймон, который оставался снаружи, подобрал камень подходящего размера, запрыгнул на крышу и запечатал им дыру. После этого мы все болтали как сумасшедшие, пытаясь сделать настоящую заплату, и вдруг поняли, что Саймон вообще не произнес ни слова, и мы все замолчали, посмотрев на него, а он сказал только: «Пронесло».
Они засмеялись.
– А помните, мы раздавали потешные премии в Андерхилле, – произнес Влад, – и Саймон получил одну за лучшее видео. Он поднялся на сцену, чтобы получить награду, буркнул: «Спасибо», – и пошел к своему месту, а потом остановился, вернулся на сцену, как будто ему пришло в голову что-то еще, и знаете, мы все сразу обратились в слух, а он прочистил горло и добавил: «Большое спасибо».
Это заставило Энн рассмеяться. Она встала и вывела всех на морозный воздух. Старшие несли ящик вниз к пляжу, а остальные шли следом. Из тумана закружился снег, когда они вынули тело из ящика и закопали его глубоко в песок, прямо за отметкой, оставленной самыми высокими волнами. Они вынули доску из верхней длинной части ящика и Надиным паяльником выжгли на ней имя Саймона, укрепив доску на вершине первой дюны. Так он был погребен. И, конечно же, отчасти эта церемония успокоила их: он возвращался в мир, растворяясь в нем. Но как личность он исчез навсегда…
Закопав Саймона в песок, они шагали под тускнеющим куполом, пытаясь вести себя так, будто реальность не разорвалась вдруг на части, выхватив одного из них. Ниргал не мог поверить в происходящее. Они с трудом шли к деревне, дыша на руки, разговаривая вполголоса. Ниргал тащился рядом с Владом и Урсулой, страстно желая хоть какого-нибудь успокоения. Урсула была печальна, Влад пытался приободрить ее.
– Он прожил больше ста лет, мы можем сколько угодно говорить, что смерть его была преждевременной, но это насмешка над теми бедолагами, которые умерли в пятьдесят, или в двадцать, или в год.
