Не помня себя, я выбежал из избы, прижался к корявому дереву и увидел, что женщины несут на руках сестру. Стало нестерпимо страшно, но сестра повернула голову, и я понял, что она живая. Раздался детский крик, следом за сестрой старуха соседка несла на подушке новорожденного…
— Ухи… Рыбки свежей… — в бреду, в забытьи шептала сестра.
Я побежал сквозь дым к озеру, столкнул на воду тяжелую комягу, поплыл туда, где белела цепь поплавков.
Над озером облаком стоял дым, в воде тускло, словно огромные рыбины, поблескивали брошенные мечи. Возле подводного камня лежал шлем с барсучьим подшлемником-прилбицей и сломанным навершием. Не раздумывая, я нырнул вниз, в прозрачную воду. Оружие было дороже и нужнее линей и лещей…
Сон вдруг оборвался, и я увидел, что лежу на сене, дверца сеновала приоткрыта, через постенное бревно заглядывает Саня. Мне показалось, что я видел во сне его лицо, вспомнил, что старуха с младенцем на подушке была вылитая тетя Проса, а дружинник как две капли воды был похож на заместителя председателя Леню.
В доме я достал толстую тетрадь для заметок, нашел выписанное из археологического свода описание доспехов и оружия русского воина. «Воины никогда не передвигались в кольчугах, панцирях и шлемах. Это тяжелое вооружение везли особо и надевали только перед лицом опасности… Полевой бой являлся основным проявлением вооруженного противоборства…» Прочитав, я задумался. Нет, не разливы рек и озер остановили татаро-монголов, и Голубая Русь осталась непобежденной. Умелые в полевом бою, дети пустыни не умели воевать среди лесов и холмов. Крутой холм сам по себе — готовая крепость. В венце холма выкапывался вал, вырастал частокол из острых бревен, по-местному — островья. Называлось это «обострожиться на бую…».
Когда изобрели огнестрельное оружие, доспехи перестали быть верной защитой, полевой бой стал иным, но малые крепости не потеряли своего значения, наоборот, их роль стала серьезнее: защитники крепости имели огромное преимущество перед наступающим врагом. Недаром Иван Грозный заложил на псковских холмах еще добрый десяток таких укреплений, и в летописи эти малые крепости упоминаются не раз и не два.
Чаще других упоминалась крепость Володимирец. Она знала поражения, была сожжена, снова отстроена. Взяв карандаш, я стал рисовать крутой холм и крепость из бревен — с узкими бойницами, с воротами и сторожевыми башнями.
— А это что? — раздался за спиной голос Сани. Помолчав, Саня негромко попросил: — Расскажите еще про Володимирец. — Саня не сводил глаз с моего рисунка.
Наш род пошел из Володимирца. Там жили прадед, дед, отец, родился я сам. От отца и деда я слышал множество рассказов и преданий. Крепость несколько раз горела, была разбита. Однажды ливонцы сожгли ее дотла и перебили всех защитников. Люди говорили, что на Городке зарыта сорокапудовая бочка с золотом. От крепости до речки Лиственки шел подземный ход, но потом он обвалился.
Люди находили на месте крепости чугунные и каменные ядра, на дворе церкви стояла древняя медная пушка, из которой стреляли в пасху, когда выходил крестный ход.
Мой отец мальчонкой нашел медный крест с вмятиной от стрелы или копья, откопал на огороде темную от времени берцовую кость. Поставленная на попа кость была ему по грудь.
Я верю отцу и не верю тем, кто утверждает, что в древности люди были невысокого роста. В нашей местности люди и сейчас высокорослы и, видимо, были такими пятьсот лет назад.
Из истории я знал, что Володимирец выдержал много осад, защитники его проявили редкую отвагу, здесь был пленен Ламошка — один из ливонских воевод…
— Аида во Владимирец[1], — предложил вдруг Саня.
Идти к Владимирцу можно было по-разному: проселками, берегом Лиственки и прямо по мшарам и лесу. Мы пошли лесом. Бор был таким, как и в древние века, — сумрачным, диковатым. На старой осине темнело дупло, из дупла вылетела желна. Гудели дикие пчелы, промелькнул рябчик. На мшарах белели лосиные погрызы, там, где спали лоси, был примят мох.
Я подумал, что и отец, и дед, и прадед видели этот же лес таким же, каким его увидел я. И давным-давно в чаще было вот так же темно, тревожно.
Шли молча, Саня уже ни о чем не расспрашивал меня, цепко смотрел по сторонам. Я бывал во Владимирце, поднимался на Городок, но рядом с Саней мне показалось, что я иду туда впервые, и не удивился бы, увидев настоящую крепость.
Саня шел бесшумно, как умеют ходить только охотники и деревенские мальчишки. Изредка мой спутник оглядывался, словно спрашивал меня о чем-то…
Открылись заросли ольхи, увитые хмелем, я понял, что рядом вода.
Это была Лиственка — река, на которой люди нашего рода веками ловили рыбу, брали воду, поили коней. Вода в Лиственке была быстрая и морозная. Темнели коряги, огромные валуны и выворотни…
На береговом камне был выбит непонятный знак, на белой известняковой куче кто-то высек следы подков. Я вспомнил предание, рассказанное отцом: за русским воином гнались враги, уже настигали, но верный конь слетел по отвесной скале и не разбился, а погоня не смогла остановиться, обрушилась на валуны.
Подняться на Городок оказалось непросто, мы шли наклоняясь, выбились из сил, но не передохнули, пока не достигли вершины.
От крепости остались только заросшие травой земляные валы и темные, почти черные камни.
Я взобрался на вал, и вдруг стало видно далеко-далеко: увидел бесчисленные холмы, лес на холмах, провалы озер, зеленую пойму Лиственки, деревни, поля, белеющие в дымке города. Дозорные видели врага, видимо, за много-много верст, и защитники крепости дружно готовились к его приходу…
Рядом со мной темнел заросший травою окоп. Когда партизаны разбили все фашистские гарнизоны в округе, фашисты превратили Городок в крепость, поставили на его скатах землянки, вырыли окопы и траншеи, густо заминировали лес. Работая лопатами, немцы находили каменные ядра, но думали, что это просто обкатанные водою камни. Городок не выручил фашистов, наша армия выбила их и оттуда.
Я отвернулся от окопа, думать о фашистах не было охоты, я снова ушел в давнее-давнее прошлое. Я только что совершил дальнее, путешествие, но то было путешествие в пространстве, теперь же я стал путешественником во времени. Желание это не было праздным, до боли захотелось вдруг сберечь бесценное, все то, что еще можно сберечь. Я решил продолжать свои поиски и записи.
В том, что я надумал, не было ничего нового. Вспоминая, возвращается в прошлое каждый из нас. Правда, мне захотелось вспомнить и то, чего я не знал. Рядом с памятью человека живет огромная память народа — в преданиях, песнях, названиях деревень. Точна и подробна память самой земли. Бесконечно повторяются лица, характеры. В глухих местах, где жизнь проста и медлительна, прошлое живет наяву. Однажды я сравнил язык пожилых женщин с языком летописи и был потрясен сходством.
