Вновь (от пищеблока) появился Раух.
– Вы что задумали, Гирш?! Учтите, в любом случае я не останусь. Меня ждет дома несовершеннолетняя сестра. В конце концов, я уже три дня безвылазно здесь.
– Нам поможет илем… мой илем, слышите, Раух! Я убежден. – Гирш сжал в кулак свою тонкую крепкую руку. – Если дело станет только за этим – я достану его хоть со дна… из-под развалин моего дворца, – совсем уж непонятно высказался он.
Раух дернул острым плечом.
– Илем, так илем. Потом объясните. В следующую вахту. Встречаемся…
Они условились, как обычно: малейшее нарушение времени и места встречи могло бы означать несчастье, случившееся с одним из них.
Раух устремился к свету, в повседневность маленьких дел и забот.
Его компаньон остался в штольне, при своем диковинном аппарате, стальные направляющие которого так отчетливо напоминали конструкцию гильотины; но кожух, ствол, пульт перед ним взывали к некоему сверхчеловеческому действу… отдерни он только полог, – а за ним макеты городов, кукольные домики, людские толпы… И он над всем этим – единственно такой, ставивший (и любящий) такие задачи, до которых всей цивилизации еще несколько эпох.
Правда все относительно, и днем позже он был уже в небольшом городке, в виду заснеженных Татр, где объяснялся с человеком умственного кругозора как раз этого муравьиного мира, и с запасом слов, впрочем, вполне достаточным, чтобы бросать их на ветер, как и подобает истинному южанину. Сейчас только ситуация не позволяла ему это делать, и он уныло выслушивал.
Говорил больше один, и тоном, не терпящим возражений. Он сидел спиной к зеркальным дверям ресторана и слегка, со вкусом, пригублял вино. Разговор, как и обед, предназначался для другого – экзотического типажа.
Латиноамериканец с некоторым скепсисом и даже с осуждением поглядывал на ресторанную пальму в дурацкой серебряной кадке. Ему не то что было бы так уныло или не по климату здесь, но это был еще ко всему прочему и провинциальный чешский городок, сейчас, в мартовской хмари, а не далее как вчера, с поземкой.
Принесли ледяную стерлядь, (южанин содрогнулся), хрен в сметане (?!), какие-то щи. Есть ему совсем не хотелось. Он потянулся к вину.
– Неплохо бы тебе выслушать меня вначале… чтобы в дальнейшем не иметь осложнений. Ты мне нужен, – назидательно выговорил ему патрон.
Латинос отдернул руку. Кивнул напомаженной зализанной головой с пробором-лезвием. Его смуглое, красивое лицо с уплывающим, томным взором, с ниточкой выбритых усиков и укладом губ выдавало порочность, не лишенную, увы, и жестокости. Впрочем, перед человеком напротив него он, что говорится, держал голову под мышкой.
– Я всегда к вашим услугам, хозяин. Вы меня знаете, – пробормотал он, и поддел вилкой капусту из щей. (Все-таки это блюдо было горячим).
– Как тебя встретила сеньора? – чуть насмешливо произнес его собеседник. – Какие у нее были пожелания? О чем вы говорили с ней? Мне интересно знать все. Если можешь вспомнить.
– Королева послала меня к черту. И посоветовала устроиться жиголо в дансинге (бешеная мода на танго) или сутенером в Гамбурге. Слово в слово, хозяин, – осклабился латинос, – и добавила, что, мол, со мною она в миг «засветится».
– Узнаю твою госпожу. Впрочем, сетования ее не лишены оснований, – заметно с настроением произнес выспрашивающий господин. – Как все-таки вы проводили время? – допытывался он, окутываясь дымком двухдолларовой сигары.
Латиноамериканец пожал плечами. Но ему и действительно нечего было сообщить что-либо путное. Мадам держала его на расстоянии. Не раз выговаривала ему, как самому последнему батраку, что ее и так тошнит от «схожих с ним воспоминаний»: каленого солнца, пальм, белены (?!), панам (сомбреро). Выгуливала его, точно собачонку перед сном, – до набережной и обратно. Держала вровень с прислугой. Говорил он вычурно, красноречиво, т.е. ни о чем, а окончил свое признание вздохом: вообразив себе белоатласную шею мадам, вскинутую голову в заломе высокой прически, мечтательно-стылый и недобрый ее взгляд.
Сосед за столиком как-то интересно усмехнулся.
– Понимаю, – произнес он. – Жизнь под каблуком, – что может быть горше для упругой крови перуанца. Но женщина и вообще – отрава. Сильнейший галлюциноген, сродни мескалину, кстати, выделенному из ваших же отечественных грибов-поганок. Никаких здесь девок, кабаков, притонов. Ты мне нужен для дела, – резко переменил он тон… – А сейчас поторопись, натощак ты совсем плохо соображаешь, а времени свободного у меня на тебя нет.
Так в бесцеремонной форме закончил инструктаж человек в замшевой куртке, с шейным платком вместо галстука.
Минут через двадцать они вышли из гостиницы. Теперь на выходе рядом – один возле другого – у них оказалась одинаковая ниточка усиков, сообщающая господину что-то дерзкое и холодно-оценивающее в лице. Они расстались у «джипа» песочного цвета. Человек за рулем поднял руку в тугой лимонной перчатке. Латинос прижал свою ладонь к сердцу, и в этом он был совершенно искренен. Он любил и умел служить. Ах, вот только если бы этот обед он провел наедине с владычицей своих грез. Опять на его пылкую фантазию налегла ее дивная шея, но уже много ниже скрываемого, и на этот раз с колье изумительных камней и работы, каких он не видел даже в хороших ювелирных магазинах. Да, странная и таинственная женщина была его госпожа.
Что касается того господина, то к вечеру он завершил свое славное турне, проколесив добрую половину Чехословакии. К обеду был в Пльзене, на предприятиях Шкоды, где понаблюдал за погрузкой мощного трансформатора, отправляемого в Германию, а за сорок минут до закрытия офиса успел на заводы «Богемия», в городке Потебрады, где заказал тяжелого свинцового стекла.
За полночь читал на уединенной квартире в пригороде Праги удивительную книгу, собственно даже манускрипт-дневник, в переплете красного сафьяна, отыскать который и выкупить у Библиотеки Конгресса США стоило ему в свое время немалых трудов и затрат.
Вот что там было, – не раз уж перечитанное им:
«…Я наделил элемент М в некотором роде алхимическими свойствами. Почему – станет видно из дальнейшего… Я помещал в среду со следами присутствия М школьный электроскоп, – одноименно заряженные листочки опадали. Устройство разряжалось, но не так, как вследствие схожего действия лучей урана, а вступая с зарядами в связь… Атомы этого элемента ведут себя подобно вирусам, внедряющимся в инородные клетки и застраивающим их потомство собственным содержимым. Вообще идея, что атомарная структура М обладает некоей целеполагающей активностью, не оставляет меня. Эту активность, хотя бы на уровне сперматозоидов, я, бесспорно, признаю за ним. По моему интуитивному убеждению (строгому доказательству не подлежит) элемент М состоит в троюродном родстве с той легендарной первоматерией, что некогда составляла «космическое яйцо» Вселенной, при взрыве которого и образовался известный нам мир. Еще думаю, что самые элементарные частицы не выскочили как-то вдруг, – подобно вколачиваемым гвоздям по ту сторону доски, но сами в свою очередь прошли естественный отбор, закалку и маркировку, чтобы затем использоваться для постройки вселенского храма. Жизнь есть во всем, и все есть жизнь. Иначе сказать: смерти нет. Биологическая жизнь, это только интерпретация жизни вообще в протеиновой группе сложно организованной материи. В этом смысле живет и народ; существуют нации и человечество, образующее ныне разумную оболочку Земли».
