- В маточном молочке нет ничего мерзкого, - с оттенком возмущения ответил муж.
- Альберт, не будь дураком! Ты что, считаешь, что это нормально, когда ребенок с такой скоростью набирает вес?
- На тебя никогда не угодишь! - воскликнул он.Ты цепенеешь от страха, когда она худеет, а сейчас, когда девочка стала набирать вес, тебя охватил ужас! Что с тобой, Мейбл?
Женщина с ребенком на руках встала с кресла и направилась в сторону двери.
- Единственное, что я могу сказать, - промолвила она, - это то, что мне повезло, что я нахожусь здесь и могу проследить, чтобы ты больше не давал ей лого, вот и все. -Она вышла, и через открытую дверь Альберту было видно, как она пересекла холл, подошла к нижней ступеньке лестницы и стала подниматься. На третьей или четвертой ступеньке она внезапно остановилась и так простояла несколько секунд, словно что-то припоминая. Затем она повернулась, довольно быстро спустилась и снова вошла в комнату.
- Альберт,- сказала она.
- Да?
- Я полагаю, в той последней бутылочке, что мы дали ей только что, не было ни капли твоего маточного молочка?
- Не понимаю, с чего бы тебе так полагать, Мейбл.
- Альберт!
- Что случилось? - спросил он мягким, невинным тоном.
- Как ты посмел! - прокричала женщина.
На крупном бородатом лице Альберта Тейлора появилось страдальческое и озадаченное выражение.
- Я полагаю, тебе бы надо радоваться, что она получила новую большую дозу этого вещества. Лично я радуюсь этому. А это действительно большая доза, Мейбл, поверь мне.
Женщина стояла в дверном проеме, сжимая в руках спящего младенца и уставившись на мужа громадными глазами. Она стояла очень прямо, тело буквально застыло от гнева, лицо побледнело, а губы сжались плотнее, чем обычно.
- Попомни мои слова, - продолжал Альберт, - я готов побиться о заклад, что скоро мы получим первый приз на любом конкурсе младенцев, младенцев всей страны. Эй, а почему бы тебе не взвесить ее прямо сейчас и не посмотреть, какой будет результат? Хочешь, Мейбл, я схожу за весами и мы определим, насколько она тялет?
Женщина прошла прямо к большому столу в центре комнаты, положила на него ребенка и стала быстро распеленывать его.
- Да! - резко проговорила она.- Принеси весы!
Она продолжала скидывать с ребенка нижнюю одежду.
Наконец она отколола скреплявшую подгузник булавку и оставила младенца совершенно голым.
- Но, Мейбл! - воскликнул Альберт. - Это же какое-то чудо! Она толстенькая, как пончик!
И в самом деле, по сравнению с недавним временем количество веса, который девочка набрала, казалось поразительным. Маленькая впалая грудка с выступавшими со всех сторон ребрами была сейчас плотной, округлой, наподобие бочонка, а живот гордо выпячивался ввысь. Как ни странно, ручки и ножки, казалось, отстали в своем развитии: такие же короткие и худенькие, они походили на маленькие палочки, выступавшие из жирного мяча.
- Посмотри! - воскликнул Альберт. - У нее на животике уже начал прорастать пушок - это чтобы ей теплее было! - Он протянул руку и хотел было уже пощекотать этот нежный, шелковистый, желтовато-коричневый пух, неожиданно появившийся на животе младенца.
Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.
- Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше? "Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению..." - Он заколебался, затем улыбка его расползлась шире, обнажая зубы.
- Ты ухватила мою мысль, Мейбл?
Она стояла неподвижно и смотрела на него.
- В тот самый первый раз, когда я прочитал эту фразу, Мейбл, я подпрыгнул в кресле и сказал себе, что если это действует на какую-то вонючую крысу, то не существует на свете таких причин, почему оно не подействовало бы также на Альберта Тейлора.
Он снова сделал паузу, наклоняя голову вперед и чуть поворачиваясь одним ухом в направлении жены, явно ожидая, что та что-нибудь скажет. Она, однако, ничего не сказала.
- И другое еще, - продолжал он. - Я почувствовал себя настолько восхитительно, Мейбл, настолько отлично от того, что я чувствовал прежде, что продолжал принимать его даже после того, как услышал от тебя эту радостную новость. За последний год, я, должно быть, проглотил ведра этого молочка.
Большие, тяжелые, встревоженные женские глаза напряженно всматривались в лицо стоящего мужчины, в его шею. Нигде на этой шее, даже по краям, за ушами, не было видно ни одного участка обнаженной кожи.
Все это пространство вплоть до того места, где она уходила под воротник, было покрыто теми самыми коротенькими, шелковистыми, желтовато-черными волосками.
- Кстати, - сказал он, отворачиваясь от нее и бросая на младенца взгляд, полный любви, - на таких крохотных детей оно оказывает даже более сильное воздействие, чем на взрослых, вроде меня. Да ты только посмотри на нее, разве не так?
Глаза женщины медленно сместились вниз и остановились на ребенке. Младенец голым лежал на столе - жирный, белый, словно впавший в коматозное состояние, - чем-то напоминая собой гигантскую черву, завершавшую период своего личиночного развития и готовившуюся к тому, чтобы вскоре предстать миру с крыльями и жалом.
- Почему ты не укроешь ее, Мейбл? - спросил он. - Мы же не хотим, чтобы наша маленькая маточка простудилась.
