Отец побагровел, казалось, он вот-вот лопнет.
– Но почему? – почти закричал он, срываясь на визг. – Почему тебе именно сегодня понадобилось выписываться? Что за детские причуды?
Бабушка секунду поколебалась, потом тихонько сказала:
– Наклонись!.. Не заставляй меня кричать… – и торопливо оглянулась. В палате лежали еще две женщины, правда, достаточно далеко. – Завтра будет землетрясение! – прошептала бабушка. – И как раз над нами обрушится потолок.
Каким послушным сыном ни был мой отец, но тут он пришел чуть ли не в ярость.
– Да ты думаешь, что говоришь? – рявкнул он. – Кто может предсказать землетрясение? Никто, понимаешь, никто!.. Даже сам господь бог, спустись он с неба!
Я не мог не видеть, что бабушкин взгляд исполнился бесконечного презрения.
– Уходи! – сухо проговорила она. – Не дождешься, видно, от тебя толку.
Отец подпрыгнул как ужаленный и бросился вон из палаты, но тут я неожиданно для самого себя неудержимо разрыдался.
– Бабуля! Милая бабуля! Я хочу остаться с тобой!
Бабушкино лицо словно осветилось. Обеими руками она взяла мою голову и нежно поцеловала в худую щеку. В первый и последний раз. Впрочем, нет. Второй раз она поцеловала меня, когда я уходил в армию. Но это был совсем другой поцелуй, совсем, совсем другой.
– Ты мое дитятко! Один ты, ты! – почти всхлипнула она. – Бабушка никогда тебя не забудет.
Но это продолжалось одно мгновенье. Лицо ее опять стало замкнутым, строгим, как всегда.
– Слушай, Манол, слушай, мой мальчик. У вас ведь каникулы? Завтра не сиди дома. Собери ребятишек и уходите подальше в луга – щеглов половите, синиц.
– Хорошо, бабушка.
– Обещаешь?
– Обещаю, – ответил я.
Она смотрела на меня, черты ее строгого лица постепенно смягчались. Во взгляде появилась тень сдержанной нежности.
– Ну, а теперь ступай! – сказала она. – Ты не в отца, Если пообещал, сделаешь.
На следующее утро мы отправились ловить птиц. Ушли рано, еще по росе. Я совсем забыл об этом дурацком землетрясении, помнил только о данном бабушке слове. С тех пор как она у нас поселилась, я перестал разносить кофе – отец нанял мальчика. Теперь я был свободен, как большинство детей, мог ходить куда вздумается. Охота на птиц – занятие невероятно увлекательное, за ним я забывал о времени. Вот и на этот раз взяли мы свои сети и силки и, возбужденные, отправились «в экспедицию», как говорил Крумчо, наш предводитель. То чудное, ясное, свежее утро останется в моей памяти на всю жизнь. Нет ничего прекраснее дней, прожитых нами в детстве. Нет прекраснее облаков, зеленее верб, спокойнее задумчиво застывших в дремоте заводей. И не может быть ничего красивее птиц под жарким летним небом, с голосами чище этого самого неба – маленьких, как орешки, тепленьких, трепещущих в наших жестоких ладонях.
Мы укрылись за небольшим пригорком, парила нагретая земля, тихонько кололи нас сухие летние травы. Крумчо держал конец веревки, мы ему только ассистировали. Щеглы беззаботно щебетали рядом с силками, распушив перья, купались в пыли, весело поклевывали что-то, но к сети не подходили. Мы знали, что они не выдержат и в конце концов попадут в ловушку. Только нужно набраться терпенья и ждать. И все вокруг ждало вместе с нами – небо, кусты терновника и боярышника, все затаилось и, может быть, веселилось вместе с нами.
Внезапно птицы на секунду затихли и вдруг с громким криком сорвались с места.
И случилось то, что должно было случиться. Земля под нами вдруг прогнулась, как живая, потом качнулась так сильно и резко, словно мы сидели на спине гигантского буйвола, стряхивающего с себя грязь и надоедливых насекомых. Воздух сгустился и, будто прозрачное желе, задрожал перед нашими глазами. Какой-то непонятный, доселе не испытанный ужас оледенил мою душу. Я даже не решился вскочить, как другие, просто лежал и ждал, что земля меня поглотит. Помню только, как с поля, хрипло каркая, взлетела стая ворон и небо совсем почернело от них. Трудно было поверить, что столько птиц обитает в этих пустынных лугах.
Затем все стихло, воздух снова приобрел хрустальную прозрачность. Только небо было по-прежнему черно от птиц. Да еще какой-то охваченный паникой уж, как слепой, стремительно проскользнул рядом с нами. Оцепенение исчезло так же внезапно, как и налетело, я закричал:
– Бабушка!
И, не дожидаясь остальных, со всех ног бросился домой. Я бежал, пока город не появился у меня перед глазами – целый и невредимый, словно ничего не случилось. Невредимый, но мертвый, как будто в нем не осталось живой души. Готовый ко всему, я бессознательно умерил шаг.
А за это время случилось вот что.
Толчок застал отца в кофейне. Повалились полки, задребезжали чашки и блюдца. Банка постного сахара, словно бомба, грохнулась об пол. Но отец даже не успел испугаться. Да и в городе, наверное, было не так страшно, как в поле. Там под ногами колебалась сама основа нашего существования – вечно неподвижная твердь. Отец бросил все и помчался в больницу, не столько пораженный, сколько испуганный – боялся за бабушку. Добежал до больницы, и тут у него подкосились ноги. Стены здания были все в трещинах, крыша кое-где провалилась, действительно провалилась. Во дворе царила паника. На брошенных прямо на землю матрацах лежали больные, между ними сновали перепуганные врачи и сестры. Все ходили растерянные, никто не знал, что еще можно сделать. Разве что приготовиться к новому толчку. Отец бросился к полуразрушенной лестнице.
Возможно, это самый доблестный поступок в его жизни. Не знаю, что он делал на фронте – на эту тему отец не любил распространяться. Я слышал только, что он был унтер-офицером пулеметной роты, и знал, что орденов у него нет. Но в тот раз он и в самом деле вел себя достойно. С трудом пробрался на второй этаж, там все было усыпано битым стеклом, штукатуркой, обломками кирпичей. Кое-где валялись рухнувшие стропила. Отец был словно в лихорадке – он уже почти не верил, что бабушка уцелела. С замирающим сердцем добрался он наконец до ее палаты. Дверь не поддавалась – настолько все кругом было завалено обломками. Тогда он просто опрокинул ее, выворотив петли.
Он вошел. И сразу же встретился с круглыми, мрачно-пронзительными глазами матери. Как она и предсказывала, потолок действительно рухнул. Две другие кровати были засыпаны битым кирпичом и штукатуркой. К счастью, обе женщины успели убежать.
– Мама! – радостно крикнул отец. – Ты жива?
– Жива, сынок, – кротко ответила бабушка.
Разминувшись со смертью, люди всегда становятся добрее и мягче.
– Не бойся, сейчас я тебя вынесу.
– Я не боюсь, – ответила она. – Что было, то прошло.
Но отец взял ее на руки и вынес. Человек он был крепкий, ухоженный, хорошо питался. Так что вынести бабушку ему было нетрудно. Как раз в это время я вернулся домой. Дом уцелел, только в стенах появилось несколько трещин. Мать обалделой курицей металась по двору, но в общем была не слишком напугана. В нашем квартале обошлось без серьезных разрушений – одна-две рухнувшие стены, несколько упавших труб. Пришел из кофейни брат, там ему сказали, куда побежал отец. Я хотел было броситься за ним, но тут на улице показалась пролетка. А в ней, конечно же, отец и бабушка. Завидев меня, она как-то по-особому блеснула глазами.
