- Да, - ответила Селена.
И они еще минут пять молчали.
Боже, думал Виктор, что же происходит в этом безумном мире? Дети воюют, взрослые пьют и развлекаются, солдаты охраняют город в мирное время, полиция не замечает происходящего вокруг, а тайная полиция, одевшись в форму, выходит на улицы с откровенностью паяцев и музыкантов. Очевидно, мир сошел с ума.
- Сколько тебе лет? - спросил Виктор.
- Двадцать, - сказала она, но он был не уверен, что услышал правду.
- Мы действительно сопровождаем этого бедуина?
- Нет.
- Тогда почему ты вступилась за него?
- Я думала, тебе это будет приятно. Ничего, что я так сразу перешла на "ты"?
- Нормально.
- Просто, когда говоришь "вы", возникает какая-то дурацкая дистанция, словно общаешься с командиром части. А я всем, вплоть до комбатов, привыкла говорить "ты".
- Тогда со мной можешь чувствовать себя спокойно, - сказал Виктор. Я был всего лишь командиром отделения.
Через десять минут они сошли на пустую полурассыпавшуюся платформу и, дойдя до разрыва в покосившемся ржавом заборчике возле единственной на весь полустанок запыленной надписи "ПЕРЕПЕЛКИН ЛЕС", свернули по деревянным сходням в колючие придорожные заросли боярышника. За ними начиналась знаменитая, некогда красивая и тенистая дубовая роща.
Теперь деревья уже не справлялись с затянувшейся засухой. Подлесок практически вымер, трава стала бледно-желтой и мертвой, какой она бывала раньше разве что в ноябре да в середине марта. Нижние ветки даже у самых могучих дубов, вязов и елей постепенно отсыхали и падали. Странно было вспомнить, что когда-то в лес ходили за грибами и ягодами. В этот лес можно было ходить только за дровами. А кое-где дрова начинали гореть, не дожидаясь перемещения в печку. Черные пятна выжженной пожарищами земли попадались по пути несколько раз. Впрочем, по размеру пятен было видно, что на тушение лесных пожаров в эти места выезжают оперативно. Ближайшие пригороды вроде поселка Перепелкин Лес входили в так называемую санитарную зону вокруг губернского центра, но дело было, конечно, не в этом, а в расположенных здесь дачах, точнее сказать виллах ответственных работников, в том числе и из столицы.
Значимость этих затаившихся в лесной чаще "объектов" никто в общем-то и не скрывал: так, на пути к губернаторской даче Селена и Виктор миновали три поста охраны. Сначала - полицейскую будочку с козырьком, затем - двух гвардейцев в штатском и, наконец, - уже знакомых по площади и электричке суровых малолеток в сафари.
На входе в поселок Селену окликнул старик, возившийся в огороде:
- Здравствуй, Леночка! Давно не видел тебя. Скажи, у тебя помидоры растут в этом году?
- Здравствуйте, дядя Фил! Вы забыли, я не сажаю помидоров.
- А что же ты сажаешь, ласточка моя?
- Только цветы, дядя Фил.
- Цветы - дело хорошее, но пустое. То ли, скажем, огурцы. Вот славный овощ. Но они у меня уже второй год какие-то черные и совсем горькие. А помидоры просто посохли. Тяжело стало, Леночка, воду носить. Старею. Думаю вот арбузы посадить.
- Арбузы?! - удивилась Селена. - А разве им мало воды нужно?
- Да мне друг Паладин с Северной окраины обещал специальный сорт принести, говорит, вызревают практически без полива, на одной росе. А вот посмотрите, ты тоже посмотри, мил человек, - обратился он к Виктору, держа в руках клубок ярко-желтых корней, похожих на сплетенные пальцы. Один округлый корешок нахально вытарчивался в сторону, отчего весь корнеплод напоминал кулак, сложенный в форме кукиша. - Посмотри, как вот эта дрянь лезет. Поливай не поливай ее - лезет, окаянная, я уж притомился выпалывать.
- Зачем же ее выпалывать, дядя Фил, это же ручная репа.
- А ну ее к бесам, эту репу. Ручные бывают гранаты и животные. А репы у нас такой отродясь не было. Дурная она.
- Да нет, дядя Фил, - не согласилась Селена, - она вкусная.
- Ну ее к аллаху, дурная она, ей-Богу дурная...
Они уже пошли дальше, а старик все продолжал ворчать.
Виктор вспомнил ручную репу. Ее выращивали бедуины еще в те годы, когда он здесь служил. Тогда считалось, что диковинку завезли из Африки. А уже много лет спустя кто-то рассказал ему, что ни в Африке, ни в какой другой части света ничего подобного не встречается. Ручная репа была местным эндемиком и, очевидно, мутантом. От одного стебля уходило в почву несколько длинных желтых корней - этакая помесь хрена с морковкой. А когда овощ выдергивали по осени, полагалось сжимать его рукою посередине, и корни прямо на глазах, словно живые, причудливо скручивались, образуя каждый раз новую фантастическую фигуру. Конечно, в ручную репу любили играть дети. Правда, особо крупные экземпляры корнеплодов иногда больно сдавливали пальцы, и по городу даже ходили слухи о гигантской ручной репе, задушившей двухлетнего мальчика. Слухам Виктор не верил. Но ворчание добродушного симпатичного дяди Фила оставило в душе неприятный осадок.
А дача губернатора оказалась каменным особняком явно довоенной постройки, принадлежавшим тогда какому-нибудь министру или автору бессмертных эпопей о трудовом народе. Участок был огромный, с соснами, орешником и жасмином, в меру заросший, в меру солнечный, масса цветов, дорожки, посыпанные желтым песком, чуть в сторону от дома за фантастическим буйством тропической зелени посверкивало зеркало пруда или, может быть, бассейна, а перед парадным крыльцом нагло бил мощной струей настоящий фонтан. Город давно забыло таком изобилии жидкости, и в какой-то момент Виктор почувствовал себя героем Сент-Экзюпери - бедуином (или мавром, но это, кажется, одно и то же), доставленным из Сахары во Францию, который, простояв уже добрый час у водопада в Альпах, отказывается уходить, пока не кончится эта вода.
"Бедуином, - повторил он невольно. - Почувствовать себя бедуином". Да, в этом городе такие слова звучали совершенно особенно.
- Селена, - спросил он уже на ступеньках перед входом, - за что вы так не любите бедуинов?
- А вот об этом я и хотела поговорить, - охотно откликнулась Селена. - Проходи, пожалуйста.
- Папа дома? - осторожно поинтересовался Виктор на всякий случай.
- Папа живет не здесь. В пяти километрах к юго-востоку у них с мамой свой новый дом, а это - моя дача. Мы будем здесь совершенно одни, добавила она заговорщицким тоном. - И никто-никто не помешает мне рассказать, за что я так не люблю бедуинов.
4
Но разговор начался совсем с другого.
Ослепительно белая комната на втором этаже была словно вырубленная во льду пещера. Удивительный материал пушистых мягких кресел походил на январский рассыпчатый снег, кондиционер накачивал в помещение студеный воздух с отчетливым запахом моря, фрукты, вынутые из холодильника, покрылись бусинками росы, а пенистый "дайкири" цвета карибского прибоя ничем не уступал приготовленному Тэдди. И звучала тихая ненавязчивая музыка, будившая сладковато-грустные воспоминания о юности, мечты о далеких странах и о несбыточном. Захотелось выпить просто джину. Можно даже неохлажденного. Но они договорились пить только "дайкири". И он потягивал через соломинку зеленоватый коктейль, курил и смотрел на Селену. Селена была красива. Волшебно красива.
