Она была озадачена тем, что он исключал их из разговора, но приняла это за обычай чужаков.
— Я Эльфави, — сказала она, сделав ударение на первом слоге. Она блеснула улыбкой. — Моего сына Бьюрда вы уже знаете! Его имя Варстан, мое — Симмон.
— Что?.. Ах да, я помню. Гвидионские женщины сохраняют свое имя, сыновья берут отцовские, дочери — материнские. Я не ошибся? Ваш муж…
Она отвернулась.
— Он утонул здесь во время шторма прошлой осенью, — ответила она тихо.
Ворон не сказал, что он сожалеет, ведь в его культуре было свое отношение к смерти. Он не мог удержаться, чтобы не поинтересоваться:
— Но вы сказали, что танцуете для моря.
— Так ведь он теперь принадлежит морю, разве нет?
Она продолжала рассматривать волны, бурлившие в водовороте и сбивавшие пену с гребня.
— Как оно красиво сегодня. — Затем, снова повернувшись к нему, вполне непринужденно. — У меня только что была долгая беседа с одним из вашей группы, Мигелем Толтекой. Он остановился в доме моего отца, где мы живем сейчас с Бьюрдом.
— Не совсем один из моей, — сказал Ворон, подавляя чувство обиды.
— Вот как? Погодите… да, в самом деле — он говорил, что с ним несколько человек с какой-то другой планеты.
— Лохланн, — сказал Ворон. — Наше солнце лежит рядом с их, около пятидесяти световых лет отсюда, вон в том направлении. — Он показал мимо вечерней звезды в сторону Геркулеса.
— Ваш дом такой же, как его Нуэвамерика?
— Совсем не такой. — На какой-то миг у Ворона появилось желание рассказать о Лохланне — о горах, поднимавшихся прямо к красносолнцему небу, о карликовых деревьях, искривленных из-за бесконечных ветров, о вересковых зарослях и ледовых равнинах, об океанах — с водой такой горькой и плотной от соли, что человек там не тонул. Он вспомнил крестьянский дом, крыша которого укреплялась тросами, чтобы ее не сдуло во время бури; вспомнил и замок отца, возвышавшийся над ледником, звон копыт во дворе, вспомнил бандитов и сожженные деревни и раскрытые рты мертвых, лежащих вокруг разбитого орудия.
Но она не поймет. Или поймет?
— Почему у вас столько стреляющих вещей? — не мог успокоиться Бьюрд. — У вас вокруг ферм много плохих животных?
— Нет, — ответил Ворон. — Совсем не много диких животных. Земля для них слишком бедна.
— Я слышала… что первая экспедиция, — Эльфави опять встревожилась. — Они говорили что-то про то, как люди воюют с другими людьми.
— Моя профессия, — сказал Ворон. Она посмотрела на него ничего не понимающим взглядом. Значит не то слово.
— Мое призвание, — сказал он, хотя и это было неверно.
— Но убивать людей! — вскрикнула она.
— Плохих людей? — спросил Бьюрд, смотревший на него круглыми глазами.
— Тише, — сказала его мать. — «Плохо» значит, что что-то идет неправильно, как, например, когда цинвиры уничтожают посевы. А что же неправильного может быть с людьми.
— Они болеют, — сказал Бьюрд.
— Да, и тогда твой дедушка их лечит.
— Представьте такую ситуацию, когда люди заболевают так, что хотят охотиться на себе подобных, — сказал Ворон.
— Но это ужасно! — Эльфави начертила в воздухе крест.
— Какой микроб это вызывает?
Ворон вздохнул. Если она даже зрительно не может представить манию убийства, то как ей объяснить, что разумные, достойные и почтенные люди находят разумные и благородные причины для травли друг друга?
Он слышал, как Корс тихо сказал Уилденви:
— Я же говорил. Слюнтяи.
Если бы только так, подумал Ворон, то он мог бы забыть свои тревоги. Но гвидионцы отнюдь не слабаки. Нет, не слабаки — они выводили свои открытые суденышки в океан, самый слабый прилив которого поднимался до пятнадцати метров. И когда эта девушка могла явно отогнать свой собственный шок, смотреть ему в лицо без страха и расспрашивать с дружеским любопытством — как если бы он, Ворон, задавал бы вопросы неожиданно появившемуся призраку саблезубой ласки.
— И по этой причине ваши люди и намериканцы, кажется, так мало говорят друг с другом? Мне показалось, что я заметила это в городе, но не знала тогда, кто из какой группы.
— Ну, они свое повоевали на Нуэвамерике, — сухо ответил Ворон. — Это когда они прогнали нас. Мы завоевали их планету и разделили ее на лены более ста лет назад. Их революции помогло то, что Лохланн одновременно воевал с Великим Альянсом — но все равно с их стороны это была хорошая работа.
— Мне непонятно почему… Ну ладно, неважно. У нас будет достаточно времени, чтобы поговорить. Вы идете с нами в горы?
— Как же, да, если… Что вы сказали? И вы тоже?
Эльфави кивнула. Ее рот причудливо изогнулся вверх.
— Не надо так пугаться, даль-друг. Я оставлю Бьюрда у его тети с дядей; хотя они его ужасно балуют.
Она прижала к себе мальчика.
— Но группе в самом деле нужен танец, а это мое призвание.
— Танцовщик? — задохнулся Паре. — Но Танцовщик это всегда мужчина.
— Но… — Ворон расслабился. Он даже улыбнулся. — Для чего экспедиции в заброшенное место нужна танцовщица?
— Чтобы танцевать для нее, — ответила Эльфави. — Для чего же еще?
— А-а… нет, ничего. Вы точно знаете, для чего этот поход?
— А вы не слышали? Я слушала, когда мой отец и Мигель Толтека обговаривали это.
— Да, естественно знаю. Но вы, возможно, что-то не так поняли. Это можно легко допустить даже с умным человеком, когда встречаются отдельные культуры. Почему бы вам не объяснить мне это своими словами, чтобы я мог поправить вас, если нужно?
Скрытый мотив Ворона состоял всего-навсего в том, что ему нравилось ее присутствие, и он хотел задержать ее здесь подольше.
— Спасибо, это хорошая идея, — сказала она. — Ну так вот, планеты, на которых люди могут жить без специального оборудования чрезвычайно редки. Нуэвамериканцы, которые исследуют этот сектор галактики, хотели бы иметь базу на Гвидионе для пополнения запасов, необходимого ремонта и отдыха экипажей на природе.
Она удивленно посмотрела на Корса и Уилденви. Не зная, почему они засмеялись. Сам же Ворон, ни за какие деньги не стал бы перебивать ее наивного рассказа.
Она откинула со лба разметавшиеся на ветру светлые волосы и закончила:
— Разумеется, наши люди должны решить, хотят ли они этого или нет. А пока нет никакого вреда в том, чтобы посмотреть возможные площадки для такой базы, ведь так? Отец предложил необитаемую долину в глубине материка — несколько дней пути отсюда, за Гранис-Горой. Идти туда пешком приятнее, чем лететь по воздуху; по пути можно многое показать и обсудить; и все равно мы вернемся до Бейля.
