Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.
Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.
Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.
Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там – ждущих его.
Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.
Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.
И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.
Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, – по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.
И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.
Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.
Урсу понял, что бог спрашивает его истинное имя.
– Я… – начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», – мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?
И тогда бог произнес его истинное имя, его личное имя, имя его души.
Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.
Единственные существа, кому следует знать твое имя – твое истинное имя, – это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.
На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…
Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.
Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.
А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.
Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.
И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его – каким-то чудом – за стены города и дальше.
Сэм Рой
– Где твой отец?
– В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.
Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.
Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», – подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель – терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.
– Сколько тебе сейчас, Мэтью?
– Пятнадцать.
– Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.
– Почему я – что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!
– Он твой отец. С тобой он ничего не делал.
Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.
