— Не было еще такого случая.
— Не было — так будет.
— Сомневаюсь.
Наступила пауза. Видно, она раздумывала над его словами, потом сказала:
— Так вот, Сергей Романыч, чтоб у вас не было иллюзий насчет меня, я с вами больше шагу не сделаю. Вы идите на базу, а я сама приду.
— Ну уж это вы бросьте, я вас одну ни за что не оставлю. Придем на базу — тогда, пожалуйста, проявляйте свой характер, я с характером даже больше люблю, интересней как-то… А здесь я вас не оставлю, даже не думайте.
— А я не думаю, я решила. А что я решила, то делаю, вы бы знать должны. Вот решила к вам в отряд — и попала. Много слышала про вас, хотела посмотреть, что за зверь такой… А теперь не хочу больше смотреть. Надоело. Так что идите. Я приду позже.
— Слушай! — в его голосе зазвучали железные нотки. — Шутки шутками, а я за тебя отвечаю, поняла? Так что слушай мою команду, ясно? Налево кругом — марш! Ясно? А не то подниму и понесу, я ведь не таких таскал, не впервой!
— Командовать будете завтра, на работе. Там — пожалуйста. Там я признаю ваше право, а здесь я на прогулке, так что будьте добры отстаньте, а не то я могу и по морде влепить.
— Вот дура баба! — это вырвалось у него искренно, от досады. Он помолчал немного, не зная, видимо, как себя вести, потом, как видно, решил сменить тактику.
— Слушай, да ты что, не понимаешь, не могу я тебя здесь оставить, ты с первого обрыва грохнешься! Ну хочешь — я пойду впереди метров на десять, а ты иди за мной, я и разговаривать с тобой не буду. Иди только за мной — и все!
— За меня не беспокойтесь, я к горам привычна, с детства в горах. Фонарик оставьте, если хотите.
Они замолчали, и Берестову, у которого поначалу родилось отвращение к этому типу, шевельнулась даже жалость к нему — вот попал в историю. Он ведь прав, что не хочет оставлять ее одну!
Геолог щёлкнул фонариком… Обозначился круг света, где-то в стороне, пониже того места, где стоял Берестов, и голос геолога произнес:
— Ну, в последний раз спрашиваю — идешь?
Потом он ругнулся, кинул ей фонарь и пошел по тропинке, перескакивая через рытвины и проклиная вслух всё бабское отродье. Когда голос его затих, она включила фонарик, выключила, еще раз включила — выключила, посидела немного в темноте, о чём-то, видно, размышляя, затем встала и медленно пошла по тропе, включая фонарь время от времени.
Берестов хотел окликнуть ее, но побоялся испугать. Он тихо пошел за ней следом.
Но она услышала. Шаркнул камешек под подошвой или споткнулся он, но только она вдруг повернула фонарь в его сторону.
— Кто там?
— Это я, художник, — сказал Берестов. — Вы не бойтесь.
— А я и не боюсь, — сказала она спокойно, но с видимым облегчением. — Как вы здесь оказались?
— А я живу — здесь. Во-он моя хижина, видите?
Он уже подошел к девушке, они стояли рядом. Она долго всматривалась туда, куда он указывал.
— Теперь вижу. Не страшно вам здесь одному?
— Я привык, — сказал Берестов. — Много лег здесь провожу весну и осень. Люблю я эти места.
— Да, места красивые… — Она помолчала. — А можно я приду как-нибудь, посмотрю, как вы работаете?
— Пожалуйста. Я буду рад… Вы на базу возвращаетесь? — сказал он, чтобы рассеять неловкость, чтобы не подумала она, что он следил за ними.
— Да, на базу.
— Разрешите, я вас провожу. Я здесь каждую тропку знаю.
— Ну зачем вам потом в такую даль возвращаться? — Ока посмотрела ка него и вдруг засмеялась. — Был у меня один провожатый, так я его прогнала…
— Надеюсь, меня не прогоните.
— Нет, конечно.
Они пошли по тропе.
— Извините мою назойливость, — сказал Берестов, — но что он за человек — ваш начальник? Я сегодня присматривался к нему и, признаться, не понял — то ли играет в хамоватого простака, то ли действительно…
Она не ответила сразу, молча продолжала идти за ним, и он тут же счел необходимым добавить:
— Если не хотите об этом говорить, не отвечайте, я ведь понимаю.
— Да нет, чего же… Я ведь и сама об этом думаю… Одно только могу сказать — не так он прост, как кажется… И сегодня в разговоре с вами грубил, конечно, намеренно. Только зачем — не знаю.
— А я допускаю, что знаю.
— Ну?
— Хотел произвести на вас впечатление.
— Нелепо. Хотя на него похоже… Он, знаете, человек очень сильный, всех людей железно держит, результаты отличные группа дает, слава о ней гремит повсюду, ну а если я прибавлю к этому, что он имеет категорию по шахматам и разряд по боксу, то можете составить некоторое представление…
— Да… Шахматы и бокс… Несколько неожиданное сочетание…
— В этом он весь, пожалуй. Умён, но ум какой-то грубый, бескомпромиссный, что ли… И уж если что решил — все, бесповоротно, хоть умри…
— Силу уважает?
— Уважает.
— Скажите, Галя, а вам не боязно рядом с ним?
— Знаете, нет. Иногда неприятно бывает, а боязни нет… Наоборот, пожалуй.
— То есть?
— Ну, как бы это сказать… Чувствую себя за таким мощным щитом. И уверена, что никогда ничего плохого мне он не сделает.
— Откуда такая уверенность?
— Не знаю. Интуиция женская, что ли… Все-таки истинно сильный человек никогда не обидит женщину.
Берестов не ответил. Он молча шёл рядом.
— Вы не согласны? — спросила она.
— Истинно сильный человек, вы говорите? Но бывает сила разная. Есть сила рыцарская, благородная… А есть — тупая. Она упивается своим могуществом, для нее нет ни женщины, ни ребенка…
— Нет, это не то! — Она убежденно тряхнула головой, зачем-то зажгла фонарик, посветила куда-то вверх, в небо. — Мне кажется, есть в нем что-то настоящее, только очень глубоко, внутри… Он, может, и сам об этом не знает…
— Бот как?! Вы что же, перевоспитать его хотите? Вытащить хотите наружу то, что спрятано глубоко внутри?
— А что! Интересно ведь… — в горле у нее колыхнулся смех. — Вот вы… Помогаете же вы людям увидеть в себе хорошее… Или, по-вашему, это может сделать только искусство?
— Что ж… — сказал Берестов. — Как говорится, дай вам бог удачи.
Они прошли еще немного, потом тропа сделала крутой поворот, и сразу послышались людские голоса, звяканье посуды, бренчанье гитары… На плоском взгорье маячили тут и там крошечные светляки электрических лампочек — они почти не отбрасывали света, он тонул в огромной пучине горного мрака, и только желтые точки мерцали, раскачиваясь под ветром.
— Ну вот. Я пришла. Спасибо.
Она остановилась. Прижала рукой подхваченные ветром волосы.
— Вы сейчас уйдёте? — спросил он, и это вдруг прозвучало так жалобно, что ему самому не по себе стало.
