Американец укатил через два дня на таком грязном автомобиле, что даже вблизи его кузов казался вылепленным из красной глины.
После памятной размолвки контакты Овечкина и Оноре сильно "пригорели". Они едва здоровались. В очередной уик-энд Оноре был занят своей загадочной работой и у бара не появился вовсе. Шьен примирительно махал Овечкину хвостом, следуя мимо за хозяином, словно говорил: "Нам теперь не до разговоров и вина, Жан..." Овечкину стало жаль доктора, и он крикнул:
- Что случилось, Оноре? Я не могу помочь?
- У парня что-то с женой после родов. Но разве их поймешь? Первая, единственная - и баста. Съездил бы, да мой "лендровер" сидит на двух ободьях. И два дня теперь никто за него не возьмется...
- О-о!.. - выл парень.
- О-хо-хо, медсен... Медсен нехорошо, нехорошо!.. Большой праздник нехорошо... Аллах видит... - галдела, обсуждала, просила и возмущалась неизвестно чем толпа - не то несговорчивым врачом, не то парнем, призывавшим его на помощь в большой праздник рамазан, когда Аллах особенно внимательно смотрит на мусульман и, значит, еще строже выполняет все, что начертал каждому.
Овечкин натянул шорты и спустился.
- А это далеко?
- Нет. Там, где вы брали камень.
- А, это действительно недалеко, - обрадовался Овечкин. - Километров восемь, меньше часа. Давайте на нашей.
Оноре морщился, хмурился, ему смертельно не хотелось ехать. Парень замолк и внимательно наблюдал за белыми, словно понимал их разговор.
- Надо съездить, Оноре.
Француз вяло махнул рукой и пошел в амбулаторию. Овечкин решил не отрывать никого от дела, оставил записку в столовой, и они поехали. Вчетвером. Шьен полез в кузов вместе с парнем очень неохотно: привык ездить в "лендровере" рядом с хозяином.
Деревушка располагалась на небольшой лесной поляне - несколько круглых хижин из сухих стеблей тростника лалы, который здесь называли слоновой травой. Вход в хижину - дыра, прикрытая циновкой, а за нею - длинный темный коридор вдоль наружной стены дома и дыра во внутренней стене через полкруга. Лабиринт от зверей и гадов. Овечкин, как строитель и ненавистник гадов, сразу одобрил идею. В их поселке хижины тоже были круглыми, но одноконтурными.
Внутри было много народу. На земляном полу посредине горел небольшой костер из трех поленьев, уложенных по-охотничьи торцами к центру, и старый седой африканец отрешенно сдвигал время от времени поленья к огню. Старуха кипятила воду. Больная находилась на одном из бамбуковых лежаков, что приткнулись к стене по периметру хижины. У другого лежака возилось еще несколько женщин.
Овечкин, переминаясь, стоял у входа, всеми забытый, и казнился теперь своим неуместным любопытством. Нечего было переться в хижину, где все заняты роженицей и новорожденным, просто неловко...
Оноре между тем закончил осмотр и говорил что-то окружившим его женщинам. Одна из них держала на руках ребенка. Оноре ласково, чем немало удивил Овечкина, похлопал малыша по ручонке, улыбнулся и пошел из хижины. Овечкин поплелся за ним.
Шьен сидел в кабине, заняв привычное место рядом с водительским. Яростное африканское солнце накаляло влажный воздух, как в хорошей парной. В голове стучало, словно туда переместилось сердце.
- Поехали, Жан. Через час мы начнем испаряться в вашей железной коробке.
- А как роженица?
- Обречена. Здесь это часто.
- Да что ты!.. - расстроился Овечкин. - Никак?..
- "Никак" тут не подходит, Жан.
Овечкин смотрел на него, открыв рот, не понимая. Возможно, просто дышал с трудом в этой парилке. Одним словом, выглядел довольно глупо.
- Я не понял, Оноре. Что значит "тут не подходит"?
- Ей нужна хорошая больница. Я бессилен.
- Ага, а больница?.. - обрадовался Овечкин.
- И притом быстро. Тогда, возможно, появилась бы надежда. Ну, поехали. Он обернулся к все еще улыбавшемуся парню и сказал что-то, кивнув в сторону хижины.
- Подождите, Оноре! - решительно сказал Овечкин. - Так мы отвезем ее в больницу.
Француз вроде бы даже присел, будто его неожиданно двинули сверху по голове.
- Куда вы собираетесь ее везти?
- В город, наверное. Ближе ведь нет?
- Вы спятили, Жан. Это больше двухсот километров, и половина - только название "дорога".
- Но ведь вы сами говорите, что иного выхода нет! - удивился Овечкин.
- Их помирают тут сотни, рожающих и родившихся. Понимаете, Жан, такая у них тут судьба.
- Какая судьба? У нас же машина...
- А в пяти километрах отсюда? А в десяти, в ста, в тысяче? Там же нет вашей машины! Сумасшедший... За восемь-девять часов пути она может три раза помереть. И вы вместе с нею на этой сковороде.
- Но может, мы ее спасем...
- А всех остальных?
- Что вы предлагаете? - с ужасом спросил Овечкин.
- Не валяйте дурака. Поехали.
Парень переводил взгляд с одного говорившего на другого. И наверное, понял. Складывая руки, как на очередном намазе, он горячо затараторил что-то, но Овечкин никого не видел уже и ничего не слышал.
- Я ее не брошу вот так, Оноре. Слышите?
- А остальных? А остальных?!
- И остальных! - крикнул Овечкин. - Я не могу с этим мириться, Оноре! Это... не по-человечески!
Солнце палило нещадно. Кучка африканцев молча стояла за спиной перепуганного парня. Что они думали об этих двух белых, чего ждали от них?
Оноре растерянно смотрел на Овечкина.
- Скажите им, чтобы собирали больную, - тихо сказал Овечкин и пошел к машине, голенастый, красный и несуразный в этих джунглях, действительно похожий на вареного рака в тропическом костюме.
Он сидел в тени "пикапа", устало вытянув ноги, и ни о чем не думал. Шьен поглядывал на него из кабины свысока. Потом пришел Оноре, сел рядом и закурил. Из деревушки доносились возбужденные голоса.
- Что там?
- Не хотят отпускать ее. Рамазан, и вообще...
- А муж?
- Он один...
Овечкин поднялся.
- Будьте осторожны, - сказал вдогонку Оноре. Потом тоже неохотно поднялся. Шьен выпрыгнул из кабины.
Больную положили в кузове на циновку, муж с калебасом воды и Шьен разместились рядом, и они тронулись в путь. Оноре молча курил, пуская тонкими струйками дым через окно в джунгли. Овечкин вел машину осторожно. Она раскачивалась, кренилась, ныряла в черные озерца, скрежетала железом по притаившимся в воде камням. Оба время от времени оборачивались и заглядывали в кузов.
- Я не поеду с вами в город, Жан. Не могу, дела. В джунглях было не так жарко, но духота сгустилась до того, что казалось, воздух можно резать ножом, как желе. А еще бы лучше - черпать
большой ложкой и куда-нибудь выбрасывать.
- Это два дня, которых у меня нет. Мне нужно торопиться. - Оноре словно оправдывался. Овечкин молчал. - И ей от меня никакого проку. А вам нужен напарник. По такой жаре одному не проехать.
