Дьюла приподнял очки на лоб.
-- Угадай.
-- Ума не приложу, -- дружелюбно отозвался Гарж.
-- Выходим! - Дьюла поднялся с места и направился к раздвижным дверям, которые только-только отъехали в сторону, запустив в салон рябящий нагретый воздух.
-- Как тут жить вообще, -- мрачно бормотал Гарж, ныряя в истонченную тень ближайшего дома, имеющего полукруглую форму.
-- Ну, акклиматизируешься, и нормально будет, -- Дьюла ткнул его пальцем под ребра и кивнул в сторону очень узких затемненных проходов между домов.
-- Надеюсь, что нет.
Хвала Эссенжи, он в самом деле обнаружил достаточно короткую и затемненную дорогу, чтобы добраться до бара живыми и не изжарившимися.
Выгоревшая вывеска сообщала о том, что бар "Цианид" -- это именно то, о чем они всегда мечтали. Впрочем, мечта эта целиком и полностью принадлежала Волку, а Дьюла с Гаржем были лишь ее скромными исполнителями.
В баре было прохладно (какое счастье!) и тихо. Несмотря на вечер, народу в нем было немного, а те, что были, расположились по углам так, чтобы не мешать друг другу и не делиться своими и чужими секретами. Все занятые столики располагались достаточно далеко от освещенного пустого центра, чтобы можно было с легкостью что-то рассмотреть, но Дьюла на удивление быстро сориентировался и направился к одному из столов.
-- Макс Ружевич?
Светловолосый мужчина оторвался от огромной кружки, на дне которой плескалась пивная пена.
-- Кто из вас Дьюла?
Гарж, не задумываясь, указал пальцем на друга. Тот в свою очередь, наоборот. Гарж помотал головой, а мужчина нахмурился.
-- Вы пока определитесь, с кем я буду разговаривать, а я схожу за пивом.
Он поднялся и ушел к барной стойке. Дьюла первым сполз на стул и тихо прошипел:
-- Это сколько нужно денег срубать, чтобы пить настоящее пиво? - он уже сунул нос в кружку и определил, что да, пиво тут в самом деле настоящее. - Чую, Волку придется ого-го раскошелиться.
-- Может, у него просто изжога от синтезированных напитков, Дьюла. И не думай, что сможешь свалить на меня этот разговор.
-- Определились, значит, -- Макс появился с двумя кружками пива и сел на свое место. - Ну давай, Дула, рассказывай.
-- Я Дьюла, -- заметил Эссенжи, на что Макс пожал плечами и отпил пива. - Капитан, в общем, передал вам только одно: за это дело вы получите столько, сколько потребуете, плюс стандартный оклад первого пилота, если вы в самом деле отличный пилот.
Сколько дел, сколько дел, подумал Гарж. И все тайные.
-- Я нормальный пилот, -- Макс пожал плечами. - Я синтезирую и продаю... -- он задумался и продолжать не стал, -- но университетский курс пилотирования прошел. Только, думаю, ваш капитан взял бы меня на борт, даже если бы я больше ничего не умел. Его здоровье, к слову.
Дьюла с сомнением хмыкнул - у него, похоже, были основания сомневаться в здоровье Волка. Гаржу же, ничего не понимающему, оставалось только наблюдать.
Корабль под руководством капитана Волка никогда ничего не синтезировал - да и зачем, если во Вселенной достаточно вещей, которые можно просто доставить из пункта А в пункт Б и заработать на этом кругленькую сумму.
Но мало ли что изменилось за то время, что Гарж прыгал по хопским сугробам от дома до продуктового магазина.
Макс, судя по всему, погрузился в глубочайшие размышления на предмет того, сколько денег можно будет содрать с Волка за это самое загадочное дело. А может, он просто созерцал янтарное зеркало настоящего пива.
Судя по виду Дьюлы, тот тоже не особенно представлял, что хочет от этого странного парня Волк.
-- Вашему капитану придется очень хорошо мне заплатить. Обычно я не выезжаю с планеты, -- наконец-то ответил Макс.
-- Невыездной? - воодушевленно поинтересовался Гарж, за что заслужил полный презрения взгляд. Ну и ладно. И не больно-то хотелось беседу поддержать.
-- Не существует понятия "невыездной", пока есть деньги. Когда отправляемся?
-- Завтра утром мы проводим вас на корабль.
-- Я приеду сам, -- оборвал Дьюлу Макс, заглядывая в опустевшую кружку и пододвигая к себе другую. -- Я спрашиваю, во сколько отправление.
-- В девять вечера, -- отозвался Эссенжи, явно чем-то уязвленный.
-- До свидания, -- и Макс мгновенно потерял к ним интерес.
Кроме маков на этой разваленной планетке были только камни. Огромные, до колена, пупырчатые и с виду не очень-то похожие на камни, но на самом деле самые натуральные глыбы. Каменнее просто некуда. На них можно было сидеть и даже валяться, пока на оранжевом небе болтался оранжевый светильник. Часов в шесть по местному времени светильник начинал закатываться, и почти сразу темнело так, что можно было по родной маме пройтись, а не только по полю, устеленному маками.
Седрик любил ночное время на колонии, когда подразумевался, вообще-то, отбой, а они с Карлом вместо этого выбирались со станции и шлялись между маками, которые кое-где скрывали их с головой.
Планета была пуста. Совершенно. Не считая трех станций, две из которых со временем совершенно пришли в негодность, маков, которые высадили до самого горизонта, и камней. Никакой разумной жизни, которую следовало бы изучать, или хотя бы какие-нибудь вирусы в воде, или опасные высадки, после которых медотсек был бы забит до отсека - ничего.
Седрику не нравилась эта колония днем, но ночью она становилась очень даже ничего. Вот только снился ему почему-то постоянно только день. Глаза слепило оранжевое зарево, от него горели веки и чесалась шея - как при аллергии. Но пошевелиться никак не получалось.
Седрику, когда он в составе сформированной группы шагнул на ржавую землю планеты, показалось, что она вся охвачена огнем. Полыхающий спутник, дающий свет; маки, огромные алые бутоны, застилающие всю зелень до самого горизонта, насколько хватает глаз; кирпичное небо в разводах, будто где-то вдалеке из невидимого завода валил грязный дым; неестественного цвета трава.
Ботаники и радиационные биологи чуть умом не тронулись от радости при виде такой несусветной красоты. Черт знает, что с ними, такими умными, потом, после аварии, случилось. Маки их сожрали, что ли.
Всякий раз, когда Седрику начинала сниться дневная колония, он ворочался, часто просыпался, а потом вставал, уставший еще больше, чем вечером, и тащился на смену. Планета завела себе привычку сниться аккурат перед рабочим днем. А потом он слег с обострением какой-то ерунды - и понеслось.
Теперь ему не снилось - он жил в этом проклятом поле. Ел эти маки, ссал в маки, ходил тоже в маки, и спал, мать его, в тех же маках. И только маки-маки-маки до горизонта, и от них чесалась шея и руки, и Седрик расчесывал кожу до разрыва кровавых пузырей, пока руки не заросли такой жесткой коркой, что пальцы стало тяжело сгибать.
