— То же самое и с большинством трагедий — в основе своей они забавны, это и мешает им быть по-настоящему смешными.
— Так, значит, наша жизнь — трагедия?
— Елена, жизнь — это мать, вернее, матрешка всех трагедий. Раскрой самую большую куклу, и в ней обнаружится несколько драм, одна меньше другой. Вот что в конечном счете делает нашу жизнь забавной.
— Но ведь жизнь может быть и прекрасной трагедией.
Он кивнул:
— Если правильно ее истолковать.
— Ты прожил намного больше моего. И какова же твоя жизнь в правильном толковании?
— Все, что от меня зависело, я сделал.
— И доволен?
— Не жалуюсь. Да и какой смысл пенять на судьбу?
— Надеюсь, когда-нибудь и мне удастся правильно истолковать свою жизнь.
— Не сомневайся.
— Откуда такая уверенность?
Джонатан подмигнул.
— Побывал в будущем, подглядел.
Она, конечно, опять рассмеялась.
— Я тоже побываю в будущем. Вернусь и скажу, был ли ты прав.
Пришел черед улыбаться Джонатану.
— В этом нет необходимости. Я буду рядом, когда ты состаришься, и услышу твой вердикт.
— Любишь мечтать, как я погляжу.
— Разве не мечты формируют реальность?
— Похоже на штамп.
— Мечта — штука достаточно древняя, ей позволительно быть штампом. Да и время нынче такое: нелегко мечте казаться оригинальной.
— Всегда-то у тебя наготове ответ. Не даешь собеседнику шансов закончить разговор, оставив за собой последнее слово.
Но что это вдруг омрачило его взор? Уж не тень ли душевного страдания?
— Последнее слово… — вздохнул он. — Оно прозвучит в финале матери всех трагедий.
— То есть по-настоящему это может случиться лишь один раз?
— Одного раза больше чем достаточно. Ведь он содержит в себе все остальные трагедии.
— Кажется, понимаю.
— Нет, пока еще не понимаешь. Но с этим спешить не следует.
— Допустим, — с лукавством произнесла она, — ты опять прав.
— Правота не всегда означает удовольствие.
— А заняться любовью со мной, — дерзко спросила Елена, — можно лишь при условии, что это будет удовольствием?
— Неизбежностью, вот самое подходящее слово.
Сильного обоюдного влечения Елена, разумеется, не исключала. Но чтобы их любовь стала неизбежной…
Время текло, как ему и свойственно, и то, чему надлежало произойти, рано или поздно происходило. Или не происходило. В этом времени оно произошло.
* * *
Елена с Джонатаном побывали во многих экзотических ресторанах, а однажды вечером впервые оказались у Джонатана в квартире. Он пообещал заткнуть за пояс все эти заморские кухни, по крайней мере попытаться. Над столом излучали мягкий свет две высокие свечи. Блюда, как и говорил Джонатан, получились изысканными. Едва ли можно воздать кулинару достойную хвалу, описывая эти кушанья, ведь читательские вкусы не обязательно совпадают со вкусами героев и авторов рассказа. Однако мы не удержимся от соблазна упомянуть морских ежей с листьями зеленого салата, поскольку ежи эти смахивали на коричневые губы, а пахли, как океанский берег в час отлива.
Джонатан сидел напротив и пристально смотрел на Елену, и было в его взгляде нечто особенное, только-только начавшее проявляться. Счастье? Или, может быть, меланхолия? Или свет был слишком слаб, не позволял отличить печаль от радости? А может, Елена слишком налегла на «Красный парадокс»? Лишь одно она знала наверняка: в ней самой разгорается страсть. В ее глазах Джонатан вдруг претерпел дивную метаморфозу, и вот уже не старика она видит перед собой, а личность, исполненную богатейшего смысла, который даже вряд ли поддается объективному изучению. И сколько женщин вот так же неожиданно для себя заглянуло бы в эту бездну таинственной красоты, проживи Джонатан свой долгий век не куцыми урывками?
Впрочем, зачем гадать? Сейчас Елена — единственная на свете, способная постичь эту красоту во всей ее чудесной целостности. Приятно было думать, что она уникальна, тогда как все прочие женщины ослеплены банальностью, и для них Джонатан — обычный мужчина шестидесяти с чем-то лет.
И не могло быть никаких сомнений в том, что ее саму Джонатан понял досконально. Ничего общего с прежними собеседниками: каждое его слово предназначалось для Елены такой, как она есть, адресовалось самой ее сущности, а не малозначительной симпатичной внешности. И слышал он то, что она говорила на самом деле; другие же воспринимали только приятное для их ушей, только совпадающее с их неоспоримым закоснелым мнением.
Их связь стала подлинно духовным явлением, настоящим родством душ. Большинство людей можно сравнить с плывущими в земной атмосфере мыльными пузырями. Шарики эти блуждают, не выбирая пути, то и дело налетают друг на друга, иногда два срастаются в один большой и блестящий. Рано или поздно все они лопаются, рассыпаются ничтожными микробрызгами. Но пока существует яркий пузырь, это не играет абсолютно никакой роли.
Когда же стал неизбежным первый поцелуй? Заметило ли время, как он торжественно освятил вечную любовь? Уловило ли пространство, как он уничтожил все расстояния? Ах, ну почему всякий вопрос о любви звучит так банально и пошло?
А потом поцелуи стали долгими и изобретательными, и комната превратилась в одну огромную мягкую постель, и одежда обернулась бесполезным пережитком. Уже ничто не могло вторгнуться в теплый и нежный мирок Елены и Джонатана; созданный ими уютный пузырь был непроницаем для внешних событий.
Джонатан уделил внимание каждому сантиметру кожи Елены, прежде чем отдать дань ее главному сокровищу. Жар внутри пузыря достиг своего апогея.
— Как же я заждалась, — прошептала Елена и удивилась собственным словам.
В параметрах объективного времени ожидание было недолгим, но оно вдруг показалось вечностью.
— А я тебя ждал всю жизнь, — так же тихо сказал Джонатан.
И это было сущей правдой, пусть даже его десятилетия сгорели в топке времени.
— Мне уже давно кажется, будто ты во мне. Давай же заполним промежуток между воображаемым и реальным.
— Да! Да!
Ласки были долгими и сладостными и наполняли Елену чарующими эмоциями. Вдруг она закричала, изо всех сил прижимая к себе Джонатана.
Потом они не спешили разомкнуть объятия, лежали, обмениваясь телесным теплом и нежными словами.
— Я люблю тебя, Джонатан.
— Я тоже тебя люблю.
— Вот ты и лишился девственности наконец, — сказала она с очаровательной улыбкой.
— Я не лишился, а, наоборот, вернул, — возразил он. — Расставаться с ней еще рано.
— Ты так забавно всегда говоришь.
