4
Большой Театр на Антоновской площади давно и сильно пленил сердце молодой Елизаветы Анастасьевны Бочариной. Ее привлекали могучие колонны, подпирающие фасад театра, огромные двери, распахивающиеся с неизменным скрипом и выбрасывающие в воздух запах лака и бутафории, маленький, уже давно состарившийся, но все никак не желающий умирать лакей с длинной густой бородой и унылым взглядом. Лакей принимал одежду и чаевые с одним и тем же торжественным выражением на сморщенном лице, словно то были не деньги и меха, а редчайшие сокровища. Привлекали и люди, посвящавшие вечера созерцанию искусства. Чопорные дамы с собачками, пожилые кавалеры, девушки и юноши, кое кто, просто заглянувший посмотреть (впрочем, таких было немного), все они были равны перед сценой, стоило им пересечь порог театра и приблизиться к вешалке…
Пахом Пахомович, предприниматель, тридцати семи лет от роду, выглядел намного моложе своих лет, и, знавшие его только в лицо, могли предположить, что возраст его едва-едва достиг тридцати. Он принадлежал к такому типу людей, которые производили на окружающих двоякое впечатление. С одной стороны Пахом Пахомович был красив, умен, знатен и очень заметен. Эти черты характера и внешности помогли ему довольно быстро освоиться в среде предпринимателей и открыть несколько питейных заведений в Петербурге практически задаром, так, что доходы превысили расход буквально за два-три месяца. Но с другой стороны, при ближайшем рассмотрении, всей своей натурой и нелепыми, порой грубыми повадками Пахом Пахомович отталкивал. Слуги его не любили, близких друзей не было. В округе он слыл эгоистом и скрягой, прячущим деньги под полом в кухне. Был ли он влюблен в Елизавету Анастасьевну не известно, однако внимание ей уделял уже с полгода и, возможно, рассчитывал заключить выгодный во всех отношениях брак. Сама Елизавета Анастасьевна считала, что Пахом Пахомович человек, в общем, неплохой, но заводить с ним какие-то далеко идущие отношения в скором времени не собиралась.
Нынче вечером в Большом Театре было многолюдно. Пьеса давно привлекала внимание видных деятелей и знатных господ столицы. Елизавета Анастасьевна, ведомая под руку Пахомом Пахомовичем, ошарашенная, некоторое время не могла выразить свое восхищение, буквально захлебнулась в потоке слов, но все же довольно быстро пришла в себя и крепче сжала локоть Пахома Пахомовича:
— Гляньте-ка, как красиво! — восхищенно зашептала она голосом ребенка, впервые попавшего на ярмарку, — я не была здесь тысячу лет! Как же все изменилось! Потолки расписали… а эти ковры на лестницах, посмотрите же!
На самом деле, не проходило и недели, чтобы Елизавета Анастасьевна не посещала Большой Театр. В основном она ходила по нескольку раз на одни и те же спектакли, а знаменитую "Сказку о большой любви" смотрела четыре раза и даже знала имена ведущих актеров.
Пахом же Пахомович, наоборот, нисколько в лице не менялся, поскольку театр не очень жаловал и считал его пустой тратой времени и средств. Предпочтительнее тратить деньги на пиво, нежели на два часа просмотра переодетых во что попало, кривляющихся людей. Он лениво и бегло осматривал окружающих, изредка высматривал знакомое лицо и, когда взгляды их пересекались, улыбался ослепительно, легко кивал головой и заламывал бровь, словно спрашивая: "Как? И вы здесь сегодня вечером? Какая неожиданная встреча!". В целом же, настроение Пахома Пахомовича можно было бы отнести к подавленному. Возникшие на днях проблемы с отчетностью в одном из пабов, не давали ему покоя, заставляя его ворочаться ночи напролет в постели, размышляя. В результате Пахом Пахомович похудел, а под глазами образовались сероватые мешки, которые он тщательнейшим образом замазывал пудрой.
— Первый звонок! — обрадовано воскликнула Елизавета Анастасьевна, — В ложу! Пойдемте в ложу!
Малый зал, в котором ожидалось представление, находился на втором этаже театра, куда и следовали люди по широкой, устланной коврами лестнице. Елизавета Анастасьевна приняла свой и решительно потащила мужчину наверх, словно это не он сопровождал ее, а, наоборот, она его.
— Я так волнуюсь, если бы вы знали, Пахом Пахомович! Такого волнения у меня не было уже давно! Еще бы, на такую пьесу, с такими актерами, с таким человеком… — Елизавета Анастасьевна многозначительно замолчала, но Пахом Пахомович лишь растерянно кивнул. Тогда она продолжила, — представляете, а я уж подумала было вчера, что придти не смогу! Брат мой, Феофан Анастасьевич, занимается сейчас раскрытием этого ужаснейшего преступления, вы, наверное, читали о нем в газетах, так он так перепугал меня своими заявлениями, что я уж решила, что на улицу выходить затемно ой, как опасно! Представляете, он говорит, что во всем этом виноваты… призраки!
— О чем это вы? Какие призраки? — удивился Пахом Пахомович, закоренелый атеист и вообще не верующий ни в какую нечистую силу.
— Самые настоящие! — обрадовано заявила Елизавета, которой польстило, что Пахом Пахомович, наконец, вышел из глубокой задумчивости и обратил на нее внимание. Он вообще выглядел немного странно и задумчиво, по сравнению с теми днями, когда приходил в дом Бочариных и, в частности, когда принес ей билеты в театр. — Самые настоящие призраки! Я слышала! Брат говорил, что они появляются исключительно по вечерам, выглядят и ведут себя как самые настоящие люди, а потом… потом…исчезают, в общем, они! — Елизавета Анастасьевна, которая слышала речь брата только в момент, когда зашла в его комнату, дабы сообщить о разогретом ужине, не вникла особо в суть рассуждений Феофана Анастасьевича, но про призраков запомнила.
— И вы верите в это? — поинтересовался Пахом Пахомович, — призраков нет, могу сказать вам это с уверенностью.
— Откуда вам знать? — обиделась Елизавета Анастасьевна, — никто не знает, так ли это на самом деле.
— Вот именно, уважаемая Елизавета. Я лично считаю, что все это чушь!
— Оставим, — произнесла Елизавета, — в конце концов, мы в театре. Вы любите театр?
— Ммм, — пожал плечами Пахом Пахомович, — бывал пару раз.
— Надеюсь, не тогда, когда ухаживали за другими девушками? — лукаво поинтересовалась Елизавета.
Некоторое время Пахом Пахомович переваривал острую шутку, после чего медленно произнес:
— Нет, Елизавета. В театр я ходил пока только с единственной девушкой. Это вы.
Елизавета вздохнула. Натянутый комплимент, сказанный скорее с тонким намеком, чтобы она замолчала, действовал на нервы. Однако отходчивый характер юной девушки был таков, что менялся столь же быстро, как погода на Кавказе. Уже после второго звонка, Елизавета Анастасьевна решила, что не будет обращать на Пахома Пахомовича никакого внимания и окунется с головой в "Високосный год".
