- Пережил своего хозяина, - заметил оперативник по имени Миша, сматывая рулетку. - Что же он там сообщает?
- Курс доллара, установленный Центробанком на завтра.
- Николай, вы все сообщения с него занесли в протокол? - старший следователь недовольно посматривал на то, как с тела убитого снимают широкий пояс, на котором был закреплен пейджер.
- Да, кроме подобных. Можно более точно предположить период, в течение которого здесь прогуливался Глушенко и был задушен.
- Прогуливался, как ни странно, без телохранителя.
- Примерно с тринадцати сорока пяти по шестнадцать тридцать, но, мне кажется, немного раньше... Да, это странное обстоятельство, мне кажется, что Глушенко по причинам личного характера не взял с собой "тень".
- В смысле, у него была встреча?
- Или свидание. Или договоренность о месте, с которого должен быть произведен звонок по сотовому... хотя это уже из области фантастики, добавил второй оперативник.
- Накрыть сотовый с двух точек - дело нехитрое, - заметил следователь, - так что все может быть. Пока оставим и эту версию, на сладкое.
- В любом случае, - как бы подводя итоги, произнес медэксперт, - об убийстве мы, не без моей помощи мы знаем порядочно. А об убийце... Впрочем, это уже по вашей части, но я видел, чтобы душили и поаккуратнее.
- Интересно знать, нанял ли его кто или это самостоятельное решение, фотограф зачехлял аппарат, стоя в сторонке от спорящих милиционеров. - Если только не быть уверенным, что жертва сама не придет к нему в руки....
- Вот именно, вот именно, - следователь энергично закивал головой. Надо будет протрясти все контакты Глушенко, все его связи, даже давно забытые, может, тем более, давно забытые, кто знает, что всплывет на поверхность. Что-нибудь наверняка найдется, какая-то ниточка.
- Я и Никита этим займемся, - произнес второй оперативник, быстро взглянув на часы.
- Интересно, что и офис свой он покинул не привлекая внимания шофера и не беря свою машину, -сказал следователь, поднимаясь с поваленной сосны. Тут, правда, и идти недалеко, но все же...
- Интересно, а не был ли склонен наш "пациент" к самоубийству? - ни к селу ни к городу произнес фотограф. - Я первый раз вижу, чтобы он... Может, он знал...
- И все-таки "стрелка", - медленно выговорил второй оперативник не обращая внимания на рассуждения фотографа. - Не знаю, но я почти в этом уверен. Просто вторая половина не пришла и рандеву не состоялось.
- Слишком просто, - следователь покачал головой. - Слишком. Может разговор и был.
- Может, был отвлекающий маневр.
Следователь хмыкнул.
- Нет, так гадать бесполезно. Глушенко дружить или совсем не умел или делал это отвратительно плохо. Врагов, насколько мне известно, у него было предостаточно. Надо просто выяснить кому из этого многочисленного коллектива понадобилось сводить с ним счеты именно сейчас. Именно здесь. И в гораздо большей степени, нежели всем остальным.
- Qui prodest, - безо всякой интонации в голосе произнес медэксперт.
Свершилось. Произошло. Слава Богу, ничего худшего, и ничего предполагаемого из черных вариантов не было, пусть и земля дрогнула под ногами, пусть и голова закружилась, неугомонный шум толпы штопором вбуравился в мозг, но минута-другая, я пошатнулся, почувствовав предательскую ватность ног, кажется, никто не обратил на это никакого внимания, но ничего, устоял. Во всех смыслах устоял, спасибо и на этом. Можно вздохнуть свободнее и без прежней, изматывающей душу, нервотрепки (чего только в голову не приходило за все это время!) планировать дела, которые мне предстоит совершить в этом городке.
Но такого я все же не ожидал. Газетная шумиха, поднявшаяся вокруг смерти некоего Глушенко Марата Вадимовича, превзошла все мои прогнозы, уж самые, что ни на есть несбыточные, самые фантастические. Все, не только областные, но, говоря о районных газетах, но и центральные и общероссийские поместили фото покойного на первую полосу, кричащие заголовки вышли в шапку газет, а статьи с интервью и комментариями занимали едва не половину самого номера. И было от чего. Бывший депутат Государственной Думы, занимавший одно время пост замминистра и вышедший в отставку после довольно громкого дела, к сожалению, не помню всех подробностей, что-то связанное с непрохождением трансфертов на Дальний Восток, ныне удалившийся вроде как на покой - теперь уж окончательно, таков каламбур - в свой родной город, и занимавшийся вроде как оказанием местной элите посильной помощи. В чем именно она заключалась, газеты недвусмысленно умалчивали, только на мекая на его новые дела, но, и это отмечалось не раз, человеком он был замечательным во всех смыслах. И этого замечательного человека не стало.
Нет, боли и грусти в том не было, скорее недоумение, больше злорадство. Слава Глушенко была скандальной, наглой, экстравагантной, судя по газетным публикациям, а я проштудировал немало прессы, дабы ознакомиться с самыми разными точками зрения на этот вопрос, журналисты не переставали задавать один и тот же вопрос: кому именно из влиятельнейших друзей и врагов этого влиятельного человека понадобилось, чтобы он, наконец, угомонился и оставил все как есть. В том городе, откуда я столь поспешно отбыл, людей последнего сорта было немало, но... все видимо, упиралось в известные таланты покойного. До поры до времени, пока поезд восемнадцать тридцать один не увез меня оттуда.
Где, собственно, и произошло то действо, что вынесено ныне на газетные полосы, обсуждается в эфире, стало сенсацией, наконец, и не дня, в этом я не сомневаюсь, но недели, месяца, не знаю насколько долго можно обсуждать убийство.
Даже такое.
Я надеялся и не надеялся на это. Как игрок, поставивший на карту крупную сумму денег, как человек, купивший лотерейный билет, как завсегдатай казино, ломберного стола, ипподрома или иного коммерчески выгодного, но большею частью проигрышного предприятия.
Можно сказать, я поставил на карту какую-то свою сумму, не знаю пока еще что; известность, громкость дела меня смущают, бесконечно тревожат, но никоим образом не возбуждают; поставил и неожиданно выиграл. И сам не могу понять, в чем же состоит этот выигрыш, как его получить и что с ним делать. Я пьян совершенно другим, я дрожу по совершенно иным причинам, я уже боюсь открывать в себе это, столь удивляет, беспокоит и волнует меня мое это чувство.
Чувство безопасности от содеянного, от совершения тягчайшего греха, которое, Боже мой, и предположить не в силах, я все же смог, переступив порог, сотворить. Спокойно, легко, без усилий, без напряжения, без какого бы то ни было осмысления того, повинуясь только что появившейся и захватившей меня идеи, сумасшедшей бредовой идеи, столь неожиданно появившейся в голове, пробившей из, казалось бы, ниоткуда, дорогу к моим действиям. И безо всякой надежды для того, кто пал жертвой моих, самых обыкновенных рук. Моего страшного, бессмысленного в своей жестокости желания, но выполненного желания. Моего второго я, если хотите, если я сам хочу того...
