— Это перспектива, — дрожащим голосом ответил Маршалл. — Смотрите! Мы можем последовательно делать снимки ребенка по мере того, как он взрослеет. И в каждом из двух измерений мы будем видеть перспективу третьего. Если мы возьмем серию фотографий одного человека в разном возрасте, у нас будет набор двумерных изображений. Просматривая их одно за другим, мы получим смутное представление о том, что перед нами один и тот же человек, и сделаем вывод, что он растет и стареет. Но мы не получим перспективы. Мы не в состоянии создать один трехмерный образ, в котором сливаются все фотографии. Но эти существа — кем бы они ни были — на такое способны!
— Посмотри на детали, Маршалл! — со страстью воскликнул Берроуз. — Я смогу написать целую книгу о женских костюмах и прическах этого периода! Получится биография древней индианки!
— Будь они прокляты! — резко перебил его Эпсли. — Они воспользовались эмоциями ребенка, чтобы сопоставить их с мечтами о раннем браке, и… и… будь они прокляты! Они злорадствовали над всем ужасным в человеческой жизни, подчеркивая контраст между мечтами и реальностью! Я бы хотел разбить эту проклятую штуку! Я бы…
— Но вы упустили главное, — все тем же напряженным голосом проговорил Маршалл. — Послушайте меня, коллеги. Мы не можем взять три измерения и дать им перспективу четвертого, поскольку не знаем, с какой точки смотреть. Но тот, кто это сделал, нашел способ! Разве вам не приходило в голову, что законы перспективы открыты после того, как изобрели камеру-обскуру?
Когда художники увидели перспективу, они сумели ее нарисовать! И если вы немного поразмыслите, то поймете, что смотрите на эту индианку не сбоку, снизу, сзади, спереди или сверху. Вы смотрите на нее во времени! На все периоды ее жизни одновременно! Вы видите ее из четвертого измерения! Но как, черт подери, они это сделали?
Наступила тишина. Маршалл выключил фонарь. Эпсли последовал его примеру. Берроуз неохотно направил луч на дверной проем, чтобы они могли вернуться обратно.
Пеоны собрались снаружи. Часть из них расчищала вход. Остальные откровенно бездельничали. У них не было работы, а изображения внутри холма смутили их, поэтому они поспешили вернуться на свежий воздух. Маршалл кивнул.
— Я не хочу тревожить эти груды ржавчины, — отрывисто сказал он. — Наверняка в теории существует возможность вернуть им прежнюю форму — но для этого потребуется техника, которую еще не изобрели. Давайте вернемся в лагерь и все обдумаем.
Он отдал соответствующие приказы. Пеоны закидали лианами и землей вход в курган. Крупные животные не смогут забраться внутрь, а змеи и другие ползучие существа обитали там и раньше. Затем пеоны вслед за учеными вернулись в лагерь.
Когда они подошли к берегу озера, Маршалл неожиданно сказал:
— Камера-обскура преобразовывала трехмерные объекты в двумерные с помощью перспективы, после чего художники сумели повторить этот фокус. Вероятно, незнакомые нам существа умели зрительно переводить четыре измерения в три! Теперь я напуган не меньше, чем ты, Эпсли! Эти дьяволы были цивилизованными! Они делали сталь, превосходящую по качеству наши сплавы, а их искусство… Прежде чем ты научишься изображать четырехмерные картины в перспективе трехмерных, необходимо овладеть всеми четырьмя измерениями!
— А из этого следует… — отстраненно проговорил Эпсли.
— Невозможное! — прорычал Маршалл. — Из этого следует что они создали машину времени!
Они шли по берегу почти идеально круглого озера. Маршалл раздраженно сказал:
— Это было высокое здание! Нижняя часть почти не пострадала! А следующий за ней уровень практически уничтожен! Что может нанести такой ущерб строению, способному простоять двести столетий, — а заодно создать огромное озеро? Пятьдесят килотонн тротила, взорванных одновременно? Что уничтожило город? Как могла рухнуть такая цивилизация? Она должна была оставаться неуязвимой, а если у них было оружие, соответствующее общему уровню развития, даже современные люди едва ли сумели бы с ними справиться…
Вновь воздух задрожал от таинственных пульсаций. В груди поселилось неприятное ощущение. Сначала оно было совсем слабым, но постепенно усиливалось, пока не достигло кульминационной точки…
— Senores! El aeroplano! [3]
Пеоны шумели и показывали пальцами. Маршалл и его спутники резко обернулись и увидели над центром круглого озера странный предмет, гладкая поверхность которого сияла в лучах солнца. Его размеры составляли примерно пятьдесят футов на двадцать, и никаких крыльев, пропеллеров и шасси. По периметру шли огромные двери. А внизу было видно непонятную конструкцию, напоминающую ноги гигантского кузнечика, но гораздо более сложную и довольно маленькую по сравнению с самим летательным аппаратом.
У них на глазах устройство начало меркнуть, а потом, в течение всего нескольких секунд, полностью исчезло. Одновременно прекратилась пульсация воздуха.
— Ты сказал, что такое невозможно? — негромко спросил Эпсли. — Это была машина времени, Маршалл. Ничем другим это быть не могло. Я сразу все понял, когда увидел собственными глазами. Вот чего я боялся!
— Сейчас они просто проследовали мимо, — угрюмо заметил Маршалл. — Но это все меняет! Они могут приземлиться и здесь. И куда, черт побери, они полетели? Надеюсь, они не вернутся!
Но его надеждам не суждено было сбыться.
На следующее утро Маршалл выглядел так, словно не спал всю ночь. За завтраком он резко бросил:
— Да, я признаю: мне страшно! Однако мы должны вернуться в пещеру. Мы заберем пластины, которые нам удастся снять, и ужасную картину сверху. А потом отправимся на побережье. Если мы покажем это произведение искусства специалистам, нам поверят. Мексиканское правительство в таких случаях проявляет здравый смысл. Мы вернемся сюда с полком солдат, чтобы предотвратить разграбление. И еще попросим доставить пару зениток, которые будут обстреливать пространство над озером. А затем мы попытаемся во всем разобраться.
Эпсли только вздохнул. На лице Берроуза возникло упрямое выражение, но он промолчал.
— Насколько я знаю людей, — через некоторое время проговорил Эпсли, — картины будут восприняты как суперсовременное искусство — хотя им двадцать тысяч лет! За них заломят такие цены, что у всех глаза вылезут из орбит. Картины попадут в музеи. Но мне бы не хотелось, чтобы в доме, где я живу, висело что-нибудь подобное!
Маршалл бросил на него сердитый взгляд.
— Вы представляете, какой поднимется вой, когда мы скажем, что нас напугала машина времени? И как над нами будут издеваться?
