Мама вызвала лифт, а Алеша уже без всякого страха обернулся на лестницу. Конечно, там уже не было никакой жуткой фигуры, да он даже и представить не мог, чего это так в ней испугался - вообще страх казался чем-то таким необоснованным, чуждым. На улице было светло, и это преображение тоже воспринималось, как что-то естественное. Вот через открытое окно донесся звонкий, чистый смех детворы, и был он подобен пению весенних пташек, или журчанию весеннего ручейка. Мама все ждала лифта, а Алеша не поворачиваясь к ней, молвил:
- Я по лестнице побегу. Внизу, у подъезда встретимся.
И он, не слыша ее ответа, помчался вниз по лестнице. При этом, он не делал каких-либо усилий, было только стремление вперед - все быстрее и быстрее. Подобно солнечным переливчатым бликам отлетали назад лестничные перелеты, а он хотел стать и этим бликом, и птицей, и детворой счастливой и стоило ему только захотеть, как он обретал эти состояния. В эти счастливейшие мгновенья, он пролетел возле некой фигуры. Это была девочка, быть может, одного с ним возраста, а, быть может, немного постарше. Все, что он мог сказать, про ее одежду - она была красного цвета и легкая, как весна в первую свою, освобожденную от снега пору. Движение Алеши было столь стремительно, что он пролетел возле нее в одно очень краткое мгновенье, и попросту не должен был бы успеть что-либо различить, но он запомнил ее глаза - в них была нежность, чистота - это были огромные очи, и чувствовалась в них такая сила - сила нежности - что целая бесконечность невообразимо прекрасная могла из этих очей родится. И то, что девочка осталась уже неведомо насколько этажей вверх, нисколько больше не печалило Алешу - он видел эти очи в своей душе так же отчетливо, как и в мгновение их встречи, а что, если бы он остался там, рядом с нею - там, в дополнение к этой бесконечной нежности очей, было бы еще и красное, легкое пятно платье - нет, мальчик чувствовал, что теперь она рядом с ним, и был счастлив...
Но тут пришло волнение, и тот яркий солнечный свет, который окружал его, стал меркнуть, становится все более блеклым. Он даже и не мог сказать точно, что было сначала - начал ли меркнуть свет, или же он почувствовал тревогу. А тревога его была вызвана тем, что уж очень долго он бежал, а лестница все не кончалась. Собственно, он жил на восьмом этаже, и с такой скоростью с какой несся, мог пролететь это в несколько мгновений - поначалу его не волновало количество этаже, где-то в глубине он даже и осознавал, что пробежал уже не восемь, а восемьдесят, потом и сто, двести этажей - ему нравилась эта залитая солнцем лестница, и он рад был этому бегу, тем более, что вначале был уверен, что, в конце концов, выбежит на улицу, к маме. Но вот он пробежал двести, триста, потом, может, и тысячу этажей - и все не было этому конца. И вот он уже стоит, и с огромной тревогой глядит на все то, что его окружает...
Алеша стоял на площадке, но уже отнюдь не идеальной представлялась она ему. В углах виднелся какой-то мусор, стены были уродливо исцарапаны, и кое-где царапины эти складывались в резкие, как удары, слова; окно было залеплено какой-то грязью, и солнечный свет лишь с трудом пробивался, был блеклым, даже и зловещим - здесь сами собой приходили мысли о чем-то неприятном. Что ему было?.. Именно в том и было дело, что он не знал, что делать дальше. Алеша пошел к краю площадки, и взглянув вниз - уходили вниз перила, и чем дальше, тем больше сгущался сумрак, и мальчик уже знал, что не сможет лететь как прежде, он даже чувствовал тяжесть в ногах, и знал, что через несколько этажей уже выдохнется, станет дышать тяжело. Вспомнилась девочка, которую он пробежал, теперь, конечно же, появилась горечь - как же он мог оставить ее, ведь он же чувствовал тогда, что она в одно мгновенье может перенести его к подъезду, где, должно быть, уже ждала его мама. Он попробовал оттереть с окна грязь, чтобы выглянуть - хотя бы посмотреть, сколько осталось до низа. Однако, сколько он ни оттирал, за одним слоем грязи открывался другой, и он понял, что можно это делать до бесконечности и ни к чему это не приведет - теперь вся ладонь его была грязной, и на душе было не хорошо, будто и душой он к этой грязи прикоснулся. Он попробовал вытереть ее об штаны, штаны испачкались - грязь осталась, еще некоторое время она мешала ему, потом стала незаметной, потом исчезла... Он спустился еще на несколько этажей, и стало уже так сумрачно, как бывает поздним вечером... Было очень тихо - не выл ветер, ничего не разрывалось, и он даже не боялся некоего несуразного чудища - чувствовал, что его здесь нет. И, тем не менее, на душе с каждой пройденной ступенькой, становилось все более тягостно, тревожно. Он понимал, что вот уходит уже этот прекрасный, солнечный день, а он, почему то, по прежнему еще не вырвался, еще на этой лестнице - тревожно было и за маму, которая уже неведомо сколько ждала его у подъезда. Взглянул вниз - там была кромешная темнота, ничего-ничего не видно.
И вот тогда тоска жгучая, такая тоска, что и слезы из глаз выступили, сжала его сердце! Вновь и вновь вспоминал он, как промчался мимо той девочки с прекрасными очами - понимал, что - это было самое прекрасное мгновенье за все время его полета, и все не мог смирится с тем, что оказался таким глупцом, пролетел мимо нее. Даже и не мог вспомнить, что тогда то совсем иные чувства владели им, что тогда все было в светлом единстве.
И вот он повернулся и из всех сил побежал вверх по лестнице. Он хватался за перила и перескакивал разом через три, четыре, а то и через пять ступеней. Не было легкости, скоро он стал чувствовать усталость, потом и резь в боку. Но он все вспоминал ее бесконечные, нежные очи, и это воспоминание еще долгое время придавало ему сил. Если учесть, что он именно бежал, а не летел, то он пробежал очень много - необычайно много для мальчика, на том месте, где он окончательно выдохся, и весь взмокший, прерывисто дышащий, судорожно уцепившись за периллу стал оседать - выдохся бы и олимпийский чемпион. Неведомо, сколько этажей он пробежал, но то, что очень-очень много - это точно. Долгое время, он чувствовал себя настолько изможденным, что даже не мог поднять головы, даже пошевелится не мог - все тело сделалось каким-то ватным, и заваливалось в забытье... Все-таки, он вновь вспомнил ее, и некоторые силы вернулись - он смог подняться, оглядеться. Казалось - эта была та же площадка, с которой он начал свой бег вверх, а когда он взглянул вниз, то обнаружил, что тьма непроглядная также заполняет все уже несколькими пролетами ниже. Тогда он вскинул голову вверх, и если бы увидел там хоть какой, хоть самый маленький проблеск золотистого света, он бы смог пробежать еще столько же этажей вверх - пусть бы у него сердце в конце концов разорвалось, но он бы пробежал. Никакого проблеска не было - и он вновь бросился к окну, уже почти темному, и вновь принялся оттирать грязь, но конца краю ей не было, побежал вверх, остановился...
