Вся эта театральная история - сплошное заблуждение, кончиться иначе она попросту не могла.
В мире людей царит порядок, любое отклонение от него наказуемо.
Людям нравится, когда их мир тщательно пронумерован, разграфлен, разложен по полочкам, а что до нашей отчаянной выдумки, то она - прямотаки вызов их чувству дисциплинированности, легкомысленности и неуважения к общепринятым нормам они нам не спустят. За поругание добропорядочности, за своеволие пощады от них не жди. Вот чего я не могу понять. Принцесса: почему правила нравятся людям больше, чем прелесть сумбурности?
Порядок. Порядок во всем.
Порядок превыше всего. А знаешь, почему? Потому что упорядоченный мир ясен. Можно ведь, наблюдая за пестрым хаосом жизни, попытаться осмыслить его и лишь потом постараться найти в нем какую закономерность. А можно избрать путь противоположный: сначала втиснуть жизнь в прокрустово ложе правил, а уж затем ее изучать. Второй путь куда легче, вот люди и отдают ему предпочтение.
Однако сейчас не время философствовать. Я еще вернусь к своему монологу, от права на последнее слово не отказываюсь, а пока добавлю только: всё дело в том, что их мир есть следствие, а не причина.
Реквизит собран и уложен в повозку, над ним натянуто расписанное Бернардье брезентовое полотнище, с которого смотрят на нас клоуны, феи и русалки.
- Дети мои, - обращается к нам Бернардье, - наденьте свои сценические костюмы. Прошествуем через город, как герои Шекспира!
За десять лет мы привыкли повиноваться ему, поэтому без лишних слов рассаживаемся по местам. И трогаемся в путь.
Забавное, наверное, было зрелище: впереди и сзади несколько бронетранспортеров, ощетинившихся лучевыми пулеметами и тяжелыми плазменными орудиями, а между ними - потешная повозка, крытая пестрым брезентом с торчащими из нее картонными колоннами, готовыми вотвот развалиться на части арками, горшками с искусственными цветами.
Пыль, скрежет гусениц, раскаленная солнцем бронь, стволы, направленные на скрипучую телегу Бернардье и его напуганных актеров в ветхих плащах и с накладными усами. Бутафорный наш мир, зажатый в стальные клещи двадцать второго века, конвоируется в Дарлингтон.
В городе, очевидно, уведомлены о нашем прибытии, жители готовят нам проводы. Точнее, проводы в безрадостную неизвестность. На тротуары высыпали стар и млад. Люди кричат, свистят, швыряются чем попало. Кое у кого в руках лозунги: "Избавьте город от заразы Бернардье!" и "Нам не нужна ложь!" Ученики местной школы в серебристой форме со значком Сатурна на груди построены в безупречную шеренгу. По знаку учителя они принимаются скандировать:
- Долой театр! Долой театр!
Вытри слезы, Принцесса! Пощади Бернардье. Ейбогу, он не заслужил такого удара. Сейчас ему нужно, чтобы мы продемонстрировали свою гордость. Смотри, как высоко несет он голову, как расправил плечи, как невозмутим, будто этот уличный шабаш его ничуть не трогает. Не человек, а бронзовый монумент!
Можно подумать, он заговорен от низости и оскорблений. А потому утри слезы, Принцесса.
На центральной площади города возвышается наспех сколоченная трибуна. На ней около десятка "отцов города", взирающих на нас с нескрываемым неодобрением. Посвоему, все они люди чистые. И посвоему гордые. Человек ведь привык побеждать, Принцесса, он по своей природе победитель. Тем и гордится.
Если б ты знала, как гордится. Еще бы, он ведь победил мрак и хаос, уничтожил всех представителей фауны, которых считал врагами, понастроил комфортабельных домов, изобрел поливизоры и бронетранспортеры. У него много достижений, так что оснований для гордости хоть отбавляй. Он покорил, завоевал, подчинил, укротил. Но спроси его: зачем? Человек этого не знает. Да и не желает знать, я ведь уже объяснил тебе - просто натура у него такая.
Он побеждает инстинктивно. Без этих побед он погибнет. Вот и сейчас этот мужчина с тронутым сединой негритянским ежиком одержит победу.
Повинуясь инстинкту. Убежденный, что это в порядке вещей, что иначе и быть не может, ибо он непременно должен властвовать - ведь он Человек.
Есть у людей и другая мудрость: "Горе побежденным!" Мужчина делает жест, и толпа умолкает. Достав из кармана листок, он принимается читать:
- Уважаемые дамы и господа!
Неизвестно откуда в нашем тихом, спокойном Дарлингтоне появилась труппа бродячих биороботов во главе с не совсем нормальным субъектом, называющим себя Бернардье. Они утверждают, что цель их - возродить древнее искусство под названием театр. Вчера вечером этот сброд дерзнул устроить представление! - Шум толпы, свист.
- Правда, они играли пьесу, написанную нашим соотечественником, но даже подобный акт патриотизма не может служить им оправданием. Грубое попрание законности и порядка, наглое нарушение привычного ритма жизни в Дарлингтоне заслуживают с нашей стороны лишь негодования и презрения. Кому нужен сейчас театр, дамы и господа? Кому нужна эта первобытная ложь, жалкие кривляния на примитивных подмостках? Со времен театра человечество прошло долгий и славный путь. Родилось искусство поливизии, голоскопии, кваркорамы, объемной музыки, родился энцефаларт. У искусства появились новые масштабы, новые возможности, и мы не намерены возвращаться к архаическим, дикарским средствам эмоциональной встряски. Мы не нуждаемся в искусстве, расстраивающем нервную систему. Нам нужен покой.
Мэр торжествующе посмотрел на толпу и снова уткнулся в шпаргалку:
- Жители Дарлингтона смело смотрят в будущее, они целеустремленно готовятся вступить в него, поэтому им нет дела до ваших пронафталиненных гамлетов, господин Бернардье. Театр мертв, никакими усилиями фанатиков и маньяков его не возродить. А потому муниципалитет Дарлингтона решил изгнать вас с позором из города. - Овации и восторженные выкрики. - Прочее же прерогатива полиции и судебных властей. Ваша труппа должна быть распущена, от этого выиграет вся нация. Позор Бернардье и его банде! Позор всем, кто занимается театром!
Видишь, Принцесса: вместо корзин с цветами - позорное изгнание. На чем я тогда остановился? Ах, да, на их крылатых словах "Горе побежденным!" Похоже, ими исчерпывается философское кредо людей. Я бы продолжил свою мысленную беседу с тобой, да не выйдет: толпа на площади начинает вопить, полицейский кордон с трудом удерживает жаждущую линчевать нас толпу. Нам грозят палками, в нас летят плевки, со всех сторон несется вульгарная брань. К Бернардье подходит офицер и защелкивает на его запястьях наручники. Полицейские подталкивают... нет, бьют нас в спину прикладами.
По дороге в тюрьму впервые за много часов мы услышали голос Бернардье:
