Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика

— В котором часу он ушел? — спросил лейтенант, сглатывая слюну.

— Приблизительно около четырех. Как раз начало развидняться. И по «Маяку», я помню, пела французская певица... Ну эта... Мирей Матье.

Бутенко долго записывал, с трудом, словно впервые, лепя крупные ровные буквы на белых листах бумаги. Аккуратно сложив бумагу пополам, сунул в планшетку. Защелкнул кнопки и, кивнув Кулагину, поднялся.

— Спасибо, Соня... Софья Михайловна. Очень вы нам помогли. А из-за Валентина не переживайте — погуляет и вернется. Как всегда. — Он улыбнулся беспомощной улыбкой. — Такая уж у него натура, без форса не может. И не беспокойтесь, Софья Михайловна: не думаю, чтобы он мог быть замешан в этой истории. Не пугайтесь, что о нем расспрашивал: всех проверяем, необходимость.

Софья подошла, взяла лейтенанта за рукав шинели.

— Ты прости меня, Леня. Прости... по старой дружбе. А насчет Валентина... Поступайте по справедливости. Только я думаю, что на воровство он не способен, не та натура.

Уже выходя, Бутенко остановился в дверях и спросил:

— Да, а не говорил он, где достал колечко? Нынче ведь сложно. Хотел вот сестренке в честь окончания школы подарить — не нашел нигде.

— А у Гали Бекбулатовой. Роза Ивановна, завмагша, дала ей два кольца продать — малы вроде оказались. Одно Пуховы дочке на свадьбу купили, другое Валентин... — Она вздохнула. — Для меня.

Бутенко, большой, неуклюжий, пригибаясь под низкой для него притолокой двери, топтался на месте.

— Ну, Соня, пошли мы. Ты извини, ежели что обидно получилось — так ведь служба. Не сердись. И если вызовут в райотдел, не обижайся — надо!

Всю обратную дорогу Бутенко молчал, смотрел вдаль стеклянным, отсутствующим взглядом. На осторожные, прощупывающие вопросы Кулагина не отзывался, и Андрей Емельянович остро позавидовал тому глубокому чувству, которое, несмотря на безответность, испытывает скромный лейтенант милиции к Софье Актаевой, Соне...

Николай Павлович брился. Новое лезвие скользило почти неощутимо; тело после зарядки просило движения; в окно врывалось яркое весеннее солнце — настроение было преотличное. Предстоял воскресный день — длинный, безмятежный. Аппетитно тянуло жареным, и, вытирая на ходу полотенцем лицо, Николай Павлович толкнул дверь в кухню. Жена суетилась возле плиты.

— Как, Маша, скоро? — спросил он, плотоядно принюхиваясь. — Мое время подошло.

Она открыла духовку. Достала, обжигаясь, горячий противень и принялась сбрасывать на блюдо исходящие паром шанежки.

— Готово, готово, голодающий. Зови Андрея. Только стол накрой в гостиной.

Ей всегда казалось странным нетерпение мужчин — и сына и мужа, — когда они хотят есть, их безразличие к обстановке, в которой пища поглощается — лишь бы повкуснее да побольше. И воевать с ними по этому поводу бесполезно.

По случаю воскресенья мужчины позволили себе по рюмочке, и Николай Павлович зарозовел, лоб его покрылся легкой испариной. Андрей Емельянович, который не любил вставать рано, молча прихлебывал чай, нехотя, лениво ломал толстыми пальцами румяный пирожок. Есть не хотелось совершенно.

Николай Павлович, словно не замечая его состояния, все подкладывал да подкладывал на тарелку друга. Сам ел со смаком: толсто намазывал масло, грыз сахар, подставлял то и дело чашку под кран электросамовара, который, как явствовало из гравировки, преподнесен был майору Пряхину в день двадцатипятилетия его службы в милиции.

«Несколько странный подарок, — думал Кулагин. — Впрочем, выбрать рациональный подарок — задача почти неразрешимая. Этот еще ничего, полезный, чай вот пьем, наслаждаемся. Интересно, какими словами проклинает нас зав. терапевтическим отделением, которой мы, олухи, на пятидесятилетие преподнесли литое из чугуна зверье весом килограммов двадцать, не меньше, и размером этак пятьдесят на шестьдесят. Очень удобное украшение для двухкомнатной квартиры, в которой шесть человек цепляются боками...»

Он отодвинул чашку, вынул сигарету, но, вспомнив порядки этого дома, вздохнул и положил ее на стол.

— Ну-с, главный Шерлок Холмс района, скоро мы отправимся на рыбалку? Есть какие-нибудь новости, соображения?

Пряхин подставил свою чашку под кран самовара, наполнил ее на две трети. Долил заварку.

— С рыбалкой, дорогой доктор Ватсон, еще пару дней, к сожалению, придется подождать. Что же касается новостей и интересующих вас соображений — тоже пока похвастаться не могу. Работаем. Ищем. Сопоставляем. Пока, повторяю, ничего цельного.

— У меня, между прочим, есть версия.

— Угу, — Пряхин принялся раскалывать щипцами давно ставший редкостью кусковой сахар. Зеленоватая изнутри горка точно ледяных осколков росла на блюдце.

— Тебя, как вижу, она не интересует.

— Если откровенно, — нет. В каждом деле есть специфика, и, поверь, мы свою работу знаем. Ты ведь никогда не позволишь подойти к операционному столу человеку, который с трудом отличает скальпель от пинцета. Так и у нас... Знаешь, когда читаю, что где-нибудь в Штатах дотошный журналист раскрыл преступление, перед которым была бессильна полиция, — не верю. Там тоже сидят профессионалы. Не хо-те-ли раскрыть — это другое дело... Не обижайся, но, учитывая сведения, которыми ты располагал, можешь быть уверен, что твоя версия уже проработана и проверена.

— Это называется положить противника на обе лопатки еще во время разминки, — рассмеялся Кулагин. — И все же, если не секрет, что нового?

— Ну, во-первых, удалось установить, что отпечатки пальцев на прилавке магазина и валявшейся там десятке принадлежат скрывающемуся Валентину Шмакову.

— Как же вы это узнали?

— Вот видишь! Журналист-детектив такого вопроса не задал бы... Шмаков работает на заводе; в раздевалке имеет свой шкафчик, каждый день его открывает и закрывает. Дальше понятно?

— Да, конечно. Извини. Значит, магазин обокрал Шмаков?

— Возможно... Тем более что следы совпадают по размеру с обувью, которую он носит... плюс следы косвенно подтверждают такую возможность. Хотя...

— Что хотя? Что хотя? — перебил внезапно разгорячившийся Кулагин, который был очень доволен, так как именно Шмакова считал взломщиком, и обиделся, когда Пряхин не захотел выслушать его версию. — Больше некому. Парень горячий, с гонором. Выскочил тогда от своей Сонечки злой, распаленный, захотелось, как здесь. говорят, «поддать»; ночью взять негде, а за подгнившей дверью десятки желанных бутылок находятся. Вот он и выдернул этот дурацкий прогоныч.

— Логично, — сказал Пряхин, привычно потирая ноющую шею. — Логично, но... поверхностно. Получается, что Шмаков совершил преступление импульсивно, в состоянии неконтролируемой запальчивости? Как же в таком случае объяснить тот факт, что преступник пытался открыть замок и не смог? Причем заранее изготовленным ключом. Квалифицированный кузнец — и не справился...