Точность монтажа проверяли пробными включениями, а возросшую неоднородность между электродами — бросанием туда разных мелких предметов. Последнее у работающих на крыше даже превратилось в не слишком корректную забаву: швырнуть вверх, в обведенное белым кругом электродов пространство чью-то (разумеется, не свою) туфлю или пластиковую каску — и в нескольких метрах над головами ее бесшумно разрывало в клочья, затем и клочья — в пыль.
Казалось невозможным, что там под напряжением в миллионы вольт уцелеет кабина и люди в ней.
За земную неделю, которую длилась эпопея создания системы ГиМ, для работавших наверху минуло примерно по году: для творческих работников побольше, для исполнителей поменьше. Биологически и по ЧЛВ — год, а психологически все-таки семь дней, в которые они выполнили громадную интересную работу. Никакими бухгалтерскими комбинациями, ни законными, ни сомнительными, невозможно было оплатить сделанное людьми. Да и счет шел не на заработок, не на производственные заслуги — все были охвачены порывом, чувствовали себя чудо-богатырями. Спроси самых рядовых монтажников, зачем они вкалывают во всю силу, выкладываются, они затруднились бы ответить — настолько само собой разумелось, что если у человека есть мозг и руки, знания и мастерство, то для исполнения таких проектов.
…Пошел последний этап: развертка и свертка. Вся система, увлекаемая аэростатами, вытягивалась на полтора километра вверх, к черному ядру, подергивавшемуся мутью «мерцаний». Выглядела она блистательно и дико — как в предутреннем сне интеллигентного пьяницы, по определению Корнева: сверкали в свете прожекторов конусами сходящиеся в перспективу алюминиевые дуги электродов, стеклянные чаши высоковольтных изоляторов растягивались между ними гирляндами, выстраивались в многоугольные фигуры керамические распорные балки, матово лоснились серые бока аэростатных баллонов, от натяжения капроновых тросов вокруг кабины веерами растопыривались выравнивающие пластины. Извивались, тянулись ввысь, как змеи у факиров, синие толстые кабели; пели лебедочные моторы, выпрастывая канаты; вблизи медных шаров генераторов Ван дер Граафа круто искажалось пространство, шипел тлеющий разряд.
Кабина ушла вверх без людей. Все стояли на крыше, задрав головы. Ястребов покрутил шеей, сказал: «Действительно, не дай бог — приснится…»
И было пробное включение. По мере увеличения поля на нижних электродах кабина вместе с несущими ее аэростатами съежилась сначала до игрушечных размеров, затем и вовсе сошлась в точку — и исчезла, не удаляясь. Когда поле ослабили, она так же внезапно, за секунды, возникла из ничего, разбухла до прежних размеров, оттесняя баллонами и прозрачными гранями во все стороны чистую черноту пространства.
Все выходило по расчетам.
Глава 17 «Девчонку звали Дездемона»
Пьянство — самая распространенная в России форма демократии и социального протеста. Самый распространенный в ней способ борьбы за экономическую справедливость — воровство.
Записки иностранца, XIX век
Все выходило по расчетам, все было правильно: к ядру должна протянуться «электрическая труба». Громадная — из тех, что порождают молнии, — напряженность поля в ней сделает распределение квантов очень крутым и, соответственно, дистанцию до MB короткой. Внутри «трубы» по пространству-времени будет сновать, не сдвигаясь с места, кабина с наблюдателями… И тем не менее в последний час приготовлений Пец и Корнев избегали разговаривать, даже смотреть друг на друга, чтобы не выдать своих чувств. Оба вдруг утратили уверенность. «Что за нелепость, как это можно убрать пространство — да еще исчисляемое килопарсеками! — подумывал Валерьян Вениаминович. — Теория теорией, но…»
Корнев суетился, что-то проверял, приказывал, прогонял с площадки лишних, шутил и — чего за ним прежде не замечалось — сам первый смеялся своим шуткам. А Пец стоял на краю, смотрел вниз, на дикий пейзаж вокруг башни — с навеки застывшим багровым солнцем, опрокинутыми домами и замершими машинами — и желал лишь, чтобы все скорее осталось позади: успех — так успех, провал — так провал. Никогда он не думал, что может так трусить.
— Ну, — произнес наконец Александр Иванович шатким голосом, — кто в бога не верует, детей осиротить не боится… прошу! Карета подана.
Сказано это было так, для куража, потому что заранее решили, что в первую вылазку отправятся трое: он, Пец и Любарский.
На площадке у контрольных приборов остался Толюня. Возле лебедок с инструментами дежурили Ястребов и два его помощника.
У оградки на краю крыши стояла Юлия Алексеевна. На кольцевой галерее похудевший, с опавшими щеками Буров хлопотал у генераторов.
Они поднялись в кабину (которая тоже изрядно усовершенствовалась со времени первых путешествий). Любарский занял кресло у телескопа — он, астрофизик, играл по-прежнему роль главного наблюдателя. Пец сел поближе к экранам — ассистировать. Корнев устроился у пульта ПВР — пространственно-временной регулировки; рядом с ним, по правую руку была панель буровского светозвукового преобразователя.
За полчаса, пока развертывалась по высоте система и кабина выходила к верхней отметке, не было произнесено ни слова. Варфоломей Дормидонтович время от времени подавался туловищем к окуляру, смотрел, откидывался к спинке кресла. Пец регулировал настройку на экранах, где клубились в разных участках спектра пятна и мельтешили точки нового цикла «мерцаний». Корнев следил, как по сторонам располагаются электроды и экраны системы ГиМ; вверху они очертили ребристым светлым кольцом круг тьмы с синевой и вихриками, по бокам огородили кабину стеной с продольными прорезями… но воспринимал все с оттенком нереальности, будто телевизор смотрел.
Наконец покачивания прекратились. «Подъем весь», — молвил Корнев, вопросительно взглянув на астрофизика. Тот нагнулся к окуляру: по известным ему признакам он хотел выбрать «вихрик», который бы дошел до крайней — звездной — стадии галактической выразительности.
Признаками было скорее нарастание яркости и смещение спектров на экранах вправо, к жестким лучам.
— Валерьян Вениаминович, — негромко сказал Любарский, — подстрахуйте меня на правых экранах. Если за секунды переходит от ультрафиолета на ближний рентген, это — кандидатура.
Минут пять сосредоточенного молчания.
Только Корнев нетерпеливо поворачивался то к телескопу, то в сторону экранов.
