Курбатов взял со стола злополучный осколок плиты.
— У каждого знаменитого брильянта есть своя история. Кровь, слезы, обман, подкупы, — он подкинул осколок на руке. — Это не брильянт, а ничтожный кусок пластмассы. И время сейчас другое, и цена не брильянтовая, но потребовался он нечестному человеку. А отсюда и горе. Так почему же человек этот, которого зовут Литовцевым, остался в стороне? Почему не в ответе перед честными людьми?
— Вот именно, почему? — резко спросила Лида.
— Потому, что за ним нет никакой формальной вины.
— Как так? — вмешался Багрецов. — А факты?
— А вот послушайте. — Курбатов развернул стенограмму, вынул закладку. — По делу Литовцева Валентина Игнатьевича была назначена специальная комиссия. Его пригласили на заседание. Я прочитаю выдержку из стенограммы:
«П р е д с е д а т е л ь: Образец фотоэлектрической плиты и некоторые цифровые данные вам были нужны для работы над диссертацией?
Л и т о в ц е в: Совершенно верно.
П р е д с е д а т е л ь: Почему вы хотели получить эти материалы не официальным путем, а пользуясь услугами своего родственника Чибисова?
Л и т о в ц е в: Простите, я не понимаю вопроса. Указанные материалы не засекречены, а поэтому я имею право знакомиться с ними любым путем.
П р е д с е д а т е л ь: Но вам известно, что путь оказался нечестным?
Л и т о в ц е в: Да, после того как вы рассказали об этом. Глубоко сожалею. Но я ни в коей мере не отвечаю за моральные качества некоторых сотрудников испытательной станции. Должен также признаться, что поведение товарища Чибисова, являющегося, как вы изволили заметить, моим родственником, я не одобряю. Я никогда не предполагал, что он будет пользоваться услугами третьих лиц.
П р е д с е д а т е л ь: Вам было известно, что Михайличенко собиралась опубликовать свою работу?
Л и т о в ц е в: Только поэтому я и хотел привести из нее некоторые данные в своей диссертации. Причем, само собой разумеется, со ссылками на источник. Работа Михайличенко должна быть напечатана гораздо раньше, чем будет готова моя диссертация.
П р е д с е д а т е л ь: Кстати, об этой работе, о сроках ее публикации и о том, какими делами занимаются на испытательной станции, вы узнали от Чибисова?
Л и т о в ц е в: Нет. Совершенно случайно, из частного разговора.
П р е д с е д а т е л ь: Где?
Л и т о в ц е в: Не помню. Кроме того, разрешите вам заметить, что к делу это не относится. Еще раз повторяю: я не собирал секретных сведений. Мне они не нужны. Да их здесь и не было».
Курбатов закончил чтение выдержек и бросил стенограмму на стол.
— Что вы на это скажете? Вывернулся!
— До поры до времени, — пробурчал Бабкин. — Неужели в парторганизации им не заинтересуются?
Павел Иванович не сомневался в справедливом решении партийного коллектива. К сожалению, у Литовцева много заступников, как и у Жоры Кучинского.
— Не случайно он оправдывался тем, что материалы не секретны, — продолжал Курбатов. — Иначе с ним бы не так разговаривали. Мы делимся опытом по постройке первой в мире атомной электростанции. Мы гордимся этой работой и не держим ее в секрете. Но можно ли раньше времени выпускать из лаборатории незаконченную работу, чтобы кто-то подхватил ее, выдал за свою? Недавно мы подсмеивались над «самобеглой коляской» Багрецова. Потом начали мечтать: построим, мол, гигантские баржи, плавающие острова и другие фантастические штуки. А кто знает, не выдумает ли на «той стороне» какой-нибудь одержимый вояка летающую торпеду с фотоэлектрическим двигателем? Кто знает, чего ему не хватает, чтобы построить ее? Осколка стареющей плиты? Процента окисления? Формулы Михайличенко? — Павел Иванович опустился в кресло. — Иногда мы об этом думаем.
Нюра чувствовала, как у нее леденеют пальцы. Напрасно она успокаивала себя, что все обошлось благополучно, что осколок здесь, что выписку из тетради она не успела сделать, что человек, для которого она старалась, работает в московском институте и не собирается переправлять материалы за границу, — мысль неотвязная и жестокая, что она, Нюра, чуть ли не стала преступницей, овладела всем ее существом. И личные невзгоды, и горечь неразделенной любви, и, как ей казалось, презрение любимого человека — все это осталось где-то далеко позади. Лишь одна эта мысль сверлила мозг и не давала покоя. Зрело единственное решение — уехать. Пусть тяжело расставаться, но что делать? И писем она не будет писать. Затеряется, как песчинка. Может, и не вспомнит о ней Павел Иванович. Так лучше.
Вадим тайком поглядывал на Нюру, понимал ее душевное состояние, и теплая волна нежности поднималась в нем. Хотелось подойти, обнять ее за худенькие плечи, сказать что-то ласковое, успокоить, ободрить. Вместе с тем он ощущал ненависть к Жорке Кучинскому, к Чибисову и к тому, кто смел распространяться насчет «моральных качеств некоторых сотрудников испытательной станции». Какой мерзавец! Он умен, его многие годы учили мыслить аналитически, и в шахматы он играет, предвидя десяток ходов наперед. Он все рассчитал и взвесил. Ему и дела нет, что плачет Нюра Мингалева.
Лида спросила у Курбатова:
— Вы покажете его нам в Москве?
Павел Иванович порылся в кипе журналов, вытащил один из них и, перелистывая страницы, сказал:
— Можно и не в Москве. Товарищ любит рекламу. В разных журналах, даже в детских, попадаются беседы с ним. А вот в этом, — он нашел страницу и передал журнал Лиде, — снимок во весь рост. Товарищ Литовцев в своей лаборатории.
Лицо показалось Лиде удивительно знакомым. Надменное, с пухлыми губами. Лысина с темным полукольцом волос.
— Где-то я его видела…
У Бабкина память на лица была прекрасная. Взглянув на снимок, он сразу же вспомнил выставку трудовых резервов и человека, который прислушивался к разговору Димки и Лидии Николаевны.
— На выставке его видели, — хмуро напомнил Тимофей.
Лида уронила журнал. До мельчайших подробностей вспомнила она разговор с Багрецовым. Да, да, она называла испытательную станцию, и место ее, и фамилию Павла Ивановича, хвасталась новой работой, упоминала о процентах и возможном старении слоя. Из непосвященных никто бы ничего не понял, но рядом стоял понимающий…
— Теперь я знаю первопричину, — выдавила из себя Лида и стала рассказывать, как это случилось. — Нашла место. Ну, скажите, Павел Иванович, почему мы всюду говорим о делах, а не о звездах? Разве нам не хватает рабочих часов?
Курбатов улыбнулся и вздохнул:
— Всякое бывает. Иногда на работе беседуют о звездах, а, скажем, в театре — о делах. Не понимаю я многих из вас, молодых. Романтики, что ли, не хватает? Ехал я однажды ночным автобусом. Степь, звезды, теплый ветер, дышишь не надышишься. Народу в автобусе мало. Впереди молодой паренек и девушка. Щебечут. Вот, думаю, счастливые. Прислушиваюсь. Какие там звезды! Расценки их интересуют. Плюнул я и ушел на последнюю скамейку.
